Двое приглашенных кураторов выставочного проекта «MMOMA 99/19», приуроченного к 20-летию музея, обсуждают взаимодействие мира искусства и звезд, а также будущее культуры после снятия карантина.
Открывшаяся в конце прошлого года к юбилею музея выставка «MMOMA 99/19» показывает произведения из его коллекции и устроена по принципу компилирования, знакомому музыкальным группам, — greatest hits. Только в данном случае вышло так, как если бы хиты Queen выбирали участники Led Zeppelin, Kiss, «Машины времени» и директор тракторного завода: осмыслять музейное собрание и составлять из работ залы-комнаты пригласили 20 сторонних кураторов — выдающихся деятелей из разных областей, от основателя ММОМА Зураба Константиновича Церетели, писателя Сорокина и художника Мартина Крида до путешественника Федора Конюхова, богини моды Алены Долецкой, актрисы Алисы Хазановой, парфюмера Фредерика Маля и умной колонки Маруси.
Экспозиция, которая из-за закрытия музеев зависла в лимбе и была продлена до осени 2020 года, дала повод обсудить потенциал современного искусства и художников в борьбе за внимание публики, саму эту борьбу и вообще критерий востребованности как главный способ измерить ценность художественных проектов. ММОМА запустила серию кураторских диалогов о роли и задаче художников в мире, которые возникнут после снятия ограничений. BURO. публикует конспект первой дискуссии, состоявшейся между Кириллом Серебренниковым и Кети Чухров.
Зал «Театр», куратор Кирилл Серебренников
Чухров: Для меня выставка «MMOMA 99/19» стала странной девиацией: люди, которые не являются профессиональными художниками или кураторами, были приглашены, чтобы выбрать произведения для своих залов из огромной коллекции Московского музея современного искусства. И эти люди — звезды в разных сферах от литературы и театра до телевидения и гастрономии. С одной стороны, раздражение — как можно на таком основании курировать искусство? С другой, я согласилась, потому что мне хотелось встроить себя в эту враждебную конструкцию.
В свой зал я включила художников, творчество которых мне дорого. Для меня это был такой собор, так что удовольствие от работы я, безусловно, испытала. Но сама логика, что я должна функционировать со звездами — кто-то ресторатор, кто-то историк… Вся эта ситуация напоминала мне супермаркет, шоурум, где все дается на пробу. А посмотрим вот этот зал, а теперь вот этот… Вот этот гастрономический взгляд был для меня и страшным, и новым. Но он и был рассчитан на любопытство узнать, что получится у людей, которые не работают с искусством. А давайте посмотрим, что сделали представители мира моды? А как все в зале представителей телевидения? Это, знаете, такое нездоровое любопытство, когда ты пытаешься что-то продать.
Зал «Философия», куратор Кети Чухров
Такая стратегия направлена на популяризацию искусства, на привлечение к нему как можно большего количества публики — причем ориентированной на восприятие искусства как шоу-бизнеса. Открытие выставки «MMOMA 99/19» для меня стало символическим Армагеддоном, потому что мы, работники теории и критики, верили, что интеллектуальный творческий труд вытеснит шоу-бизнес, и, когда запускалась Московская биеннале, эти надежды начали оправдываться. Но в 2010-м случилось ровно наоборот: шоу-бизнес напал на творческое, концептуальное и теоретическое производство, и музеи теперь вынуждены делать бесконечные реверансы публике, которую надо привлекать и обслуживать.
Почему для меня это важно? Потому что современное искусство вообще возникло, чтобы высмеивать публику, не коммуницировать, а экскоммуницировать с ней. Для того чтобы в некотором смысле быть непонятым и проклятым. Оно было рассчитано только на тех, кто понимал, что делают художники, а те, кто не понимал, оставались оскорбленными и обиженными. Но теперь эта логика ломается, причем не только в ММОМА, но в Европе, в Америке и везде.
Современное искусство было настолько негативным, потому что оно осознавало свою эсхатологическую конструкцию. Люди, выставившие писсуар и черный квадрат, отказывались от мира, и сегодня важно понимать, что эта бесконечная коммуникация с аудиторией, это расплывание в онлайн — возможно, не единственно верная позиция.
Вы можете мне возразить, спросив, как же современное искусство не должно коммуницировать с людьми, когда оно стоит миллионы? Да, искусство вошло в капиталистическую экономику, но даже в этой системе оно остается саркастическим жестом. Ощущение конца света у современных художников было и до пандемии, а в условиях, когда сверхприбыли не могут инвестироваться в искусство, конечно же, возникает вопрос, кто будет покупать и продавать концептуальное сверхдорогое искусство? Оно будет гнить в хранилищах. А так называемое социальное искусство оказалось политически неэффективным.
Мы приходим к ситуации, когда пространство современного искусства схлопывается и, возможно, ему придется придумывать формы радикально бедной экономики.
Зал «Театр», куратор Кирилл Серебренников
Серебренников: Я тоже начну со своих ощущений от работы как куратора «MMOMA 99/19». Я испытывал дискомфорт, который даже отразился в теме, предложенной для моего зала, — «Конфликт» — и выразился в сатирических комментариях, которые я написал мелом на стенках, желая этот конфликт манифестировать, сделать его ощутимым.
Во-первых, мне надо было выбрать несколько художников, вернее — отсечь других. Я должен был из большого количества работ взять то, что подходит мне под некую гипотетическую тему. Таким образом, я совершил над оставшейся частью коллекции акт насилия, а мне вообще меньше всего хотелось быть участником акта насилия. Дальше шла развеска по залу, надо было выстроить некую драматургию, энергетическую оппозицию одних работ по отношению к другим, соблюсти поле конфликта. Это очень интересная работа, чем-то похожая на создание спектакля. Но я понимал, что вхожу на некомфортную территорию, потому что работаю с чужим искусством и воплощаю свои кураторские, демиургические амбиции за счет других людей. Грубо говоря, я решаю, что хорошо и плохо, кого казнить, а кого помиловать. Это ситуация конфликтная, хищническая и в чем-то может быть отвратительная.
К тому же в последнее время само слово «куратор» имеет негативные коннотации — так называют человека из спецслужб, органов надзора, который есть практически у каждой крупной организации. Слово «куратор» вводит нас в парадигму Большого брата. Кураторство — это решение жить или не жить, быть или не быть. Я всегда с подозрением относился даже к уважаемым искусствоведам, в том числе господину Гельману или Жан-Юберу Мартену, которые брали на себя такую ответственность и в их выставочных проектах становились важнее, чем художники, которые являются производителями смыслов. Кураторы будто считают, что они из этих «смешных» работ соберут какой-то мета-смысл.
В чем-то я считаю кураторскую надстройку над художниками хищнической. Возможно, она возникла в период капитализма, который предполагал большое количество посредников при создании финального продукта. Сейчас, по справедливому замечанию Кети, когда капитализм скукоживается и все редуцируется до бедности, простоты и внятности, упоение кураторством уйдет или отвалится как ступень от ракеты, и художники возможно вернутся к трансляции своих собственных смыслов.
Может быть, этот кризис, в котором надо искать что-то положительное, вымоет ту самую пену, посредническую надстройку, которая долго паразитировала на многих сферах жизни. И когда исчезнут мыльные пузыри, останется сердцевина — то есть художник, философ, мыслитель, автор. Вот это возвращение к основе авторского, мне кажется, может быть ценным результатом этого странного времени.
Зал «Гастрономия», куратор Владимир Мухин
Чухров: Как сказал Борис Гройс: «Современный художник — это куратор своего плохого искусства». Почему искусство курируется? Потому что оно создается так, что его можно курировать. Современное искусство много раз самоотменялось, и курировать его можно потому, что современные художники творят, насмехаясь над тем, что создавать искусство невозможно, и поэтому они делают не искусство. Они оставляют возможность куратору создавать новые спекулятивные конструкции на этой основе.
Кирилл, очень ценно, что вы почувствовали насилие, потому что вы из театра, а театр — это гуманистическое искусство. Он сохранил для себя возможность траура, эмпатии, сопричастия. И вы приходите на территорию современного искусства, где злостная самоирония, существующая больше 100 лет, образует лексикон этой практики. Она создает невероятные мыльные пузыри, которые моментально монетизируются. А ведь ни в моде, ни в кино, ни в литературе невозможно представить, что вещь, сравнимая с банкой супа Сampbell’s, будет стоить десятки миллионов долларов. Но создатель этой банки понимает жуткость этой иронии. И когда эта жуткость уходит, когда художник прекращает осознавать эсхатологичность своего творения, тогда искусство выходит в тираж и становится популистским. Как-то сказал, что оно превращается либо в «бюро добрых дел», либо в дорогую моду и дизайн.
Сегодня перед нами схлопывается глобальная экономика, закрываются большие и маленькие бизнесы и сужается культурное пространство. Сильнее приходится беспокоится за жизни людей, которые не имеют ни изолированного жизненного пространства, ни доступа к здравоохранению, ни онлайн-связи, потому что для многих это по-прежнему проявления роскоши. Я считаю, что человечество из кризиса будет выбираться двумя путями: либо обострится разделение на супербедных и супербогатых, какая-то часть населения будет просто слита, как показано в фильме «Паразиты», и возникнет некий элизиум богачей. Либо, и об этом говорят и Франко Бифо Берарди, и Славой Жижек, и другие философы, раньше не признававшие социальное государство, — человечество осознает необходимость обобществления. Речь в первую очередь идет о медицине, культуре и онлайн-коммуникациях. То есть о создании новой дистрибутивной логики в экономике, когда роскошь будет чуть ли не криминализирована.
Серебренников: Сейчас интересно рассуждать о том, как все будет устроено после всех событий, после той встряски, которую мы получаем от мирового кризиса и карантина. Будут ли музеи и театры такими, какие они были? Изменит ли свой вид современное искусство, потому что кризис изменил регламентацию деятельности огромного количества институций и сфер? Он же изменил сценарии бытия, и, похоже, что это не на один раз, а надолго. Вот говорят, что можно будет открывать театры, но между зрителями будет необходимо соблюдать дистанцию в полтора метра — вот это расстояние долго будет нас преследовать. Вы видели, как в Израиле люди бастовали против правительства? Они сделали что-то вроде матрицы, в квадратиках которой встало по одному человеку с плакатом. Между всеми было полтора метра, и это была уже не толпа. То есть снялся элемент общности — это была не просто вышедшая на площадь масса. Это были индивидуальности, каждый в своем полутораметровом пространстве, вышедший голосовать против, кажется, Нетаньяху.
Я даже подумал, что при таком сценарии митингов камеры, сканирующие лица, будут выдавать буквально списки с именами конкретных участников. Все станет очень открыто. И такие вещи говорят нам в том числе об изменениях в сценариях посещения театров и музеев.
Чухров: Я читала статью польского куратора и активиста Кубы Шредера «Independence is interdependence», где он спрашивает, куда девать все сложившиеся художественные практики? Художники и кураторы настаивали, что их искусство социально эффективно, тратили огромные деньги на организацию выставок, на перемещение их по миру, а оказалось, что нет. Вся выставочная логистика будет, безусловно, меняться. И Куба предлагает такую вещь — вернуть потребительскую стоимость. Ведь все искусство оценивалось, исходя из прибавочной стоимости. Если у продукта есть прибавочная стоимость — то это успешный продукт, а если он символически коммерциализируется, то это гиперуспешный продукт. Можем ли мы вернуть концептуальное искусство, которое всегда было нематериальным, в зону маленьких комьюнити, которые будут работать со смыслами? То есть вернуться к смыслам вместо репрезентации художественных работ в пространствах?
Экономика роскоши строится на символической прибыли, и эта символическая капитализация присуща индустрии звезд, актерам, певцам, художественным произведениям или выставкам, которым мистическая прибавочная стоимость добавляет власти. Возвращение к потребительской стоимости искусства и к тому, что его смысл реализуется здесь и сейчас, — то, о чем интересно думать в интеллектуальном и творческом контексте.
Второй момент. Сегодня все происходит в онлайне, где одна болтовня и торговля; люди продают, предлагают и воспроизводят то, что они делали и до этого. А хочется увидеть контент, который можно было бы определить, как в искусстве определяют, — memento mori, то есть «помни о смерти». Увидеть искусство, через которое проходит траур, и не только в ритуальной организации и предметах. Осмысление событий и приближение к смирению — важные вещи, которым сегодняшняя культура должна себя научить. Есть такой представитель обэриутского движения, Яков Друскин, друг Введенского и Хармса, у которого была мысль о мольбе как о форме искусства. Но не в религиозном смысле, то есть это не молитва. Он приводит в пример акробата, у которого сильно заболела дочка, и он хочет помолиться, но не знает ни одного молитвенного слова. Тогда он начинает делать цирковые элементы, которые, по сути, наделяются силой мольбы, и его дочь в итоге выздоравливает.
Серебренников: Мне тоже кажется, что сегодня будет важна скромность, редукция формы, средств, обретение глубины. У этой глубины не должна быть только медитативная задача — должен быть придуман способ коммуникации, когда можно передавать свою любовь кому-либо еще, выстраивать эмпатические мосты к одному человеку или группе людей.
Первые христиане и первые буддисты молились в пещерах. Может быть, существование художников в ситуации секретных схронов, такого пещерного христианства, приведет к наполнению их искусством, а не выдавливанию его из себя. Помните, как персонажи из «451 градус по Фаренгейту» заучивали тексты книг, чтобы передавать знания? Так и в будущем художникам, возможно, предстоит не выдавливать искусство, одаривать им или продавать его с максимальной добавленной стоимостью перекупщикам, чтобы прославиться и приблизиться к шоу-бизнесу как к самому желаемому результату, а самим стать искусством. Стать искусством тленным, смертным, но при этом нести в себе все коды, знания, напряженность, противоречия, которыми это искусство и прекрасно.
«MMOMA 99/19»
Петровка ул., 25
Выставка продлена до 13 сентября 2020
!function(f,b,e,v,n,t,s)
{if(f.fbq)return;n=f.fbq=function(){n.callMethod?
n.callMethod.apply(n,arguments):n.queue.push(arguments)};
if(!f._fbq)f._fbq=n;n.push=n;n.loaded=!0;n.version=’2.0′;
n.queue=[];t=b.createElement(e);t.async=!0;
t.src=v;s=b.getElementsByTagName(e)[0];
s.parentNode.insertBefore(t,s)}(window, document,’script’,
‘https://connect.facebook.net/en_US/fbevents.js’);
fbq(‘init’, ‘519745372234364’);
fbq(‘track’, ‘PageView’);
!function(f,b,e,v,n,t,s)
{if(f.fbq)return;n=f.fbq=function(){n.callMethod?
n.callMethod.apply(n,arguments):n.queue.push(arguments)};
if(!f._fbq)f._fbq=n;n.push=n;n.loaded=!0;n.version=’2.0′;
n.queue=[];t=b.createElement(e);t.async=!0;
t.src=v;s=b.getElementsByTagName(e)[0];
s.parentNode.insertBefore(t,s)}(window, document,’script’,
‘https://connect.facebook.net/en_US/fbevents.js’);
fbq(‘init’, ‘371836089926879’);
fbq(‘track’, ‘PageView’);
(function (d, s, id) {
var js, fjs = d.getElementsByTagName(s)[0];
if (d.getElementById(id)) return;
js = d.createElement(s);
js.id = id;
js.src = “http://connect.facebook.net/ru_RU/sdk.js#xfbml=1&version=v2.5”;
fjs.parentNode.insertBefore(js, fjs);
}(document, ‘script’, ‘facebook-jssdk’));