Военный дневник харьковчанки Гин: Мама упала с инсультом после взрыва очередной российской ракеты. И уже не смогла подняться. Никогда

26 августа

Вчера вечером я впервые за это лето открыла окна. Дерзко так, настежь, во всей квартире, на своем 17-м этаже. Как когда-то, в той, в прошлой жизни.

Несколько лет назад, когда я искала квартиру, то смотрела только те варианты, которые ближе к небу.

Помню, риелтор говорила коллеге по телефону: «У меня тут клиентка, она точно внучка Карлсона, десятый этаж ей низковато».

А мне нравится, чтобы много воздуха, чтобы там, где птицы, чтобы видеть любимый город.

Теперь я вижу линию фронта. Вижу, как летят ракеты. Вижу вспышки и пожары. Когда летали истребители, мне казалось я видела лица пилотов.

Жаркое, невыносимо душное харьковское лето. Закрытые, зашторенные, заклеенные скотчем крест-накрест или даже заколоченные фанерой окна.

Совершенно нечем дышать.

Я устала прятаться. От взрывной волны, от осколков, от грохота. Я открыла настежь окна и пустила в дом прохладу вечернего августа. Боже, какой же это кайф.

Долго сидела на балконе, смотрела на потрясающее звездное небо. Никогда в Харькове я не видела столько звезд.

Это был тяжелый день. Наверное, самый тяжелый в моей жизни.

Я провожала маму.

Но в этот день все было как-то правильно, даже благостно. Без суеты, без перекрестных процессий, когда два горя встречаются в коридорах или на аллеях.

Не было ничего фальшивого, пафосного, ритуально нарочитого. Прекрасная погода и, такая редкая в городе, тишина.

Мы подвезли маму прямо к центральному входу кардиологии, чтобы отец мог с ней попрощаться.

– У нас так не делают, так не принято, чтобы возле корпуса, – фыркнула недовольная санитарка.

Делают. В нашей семье всегда делают так, как велит сердце, а не приличия.

Я никогда не слышала, как рыдает мой отец.

«Жизнь моя. Душа моя. Ты подарила мне шестьдесят лет счастья. Будь проклята война»

Такая сильная любовь. Такая мощная ненависть.

Мама упала с инсультом через пару минут после взрыва очередной российской ракеты в соседнем дворе. И уже не смогла подняться. Никогда.

Да пап, будь проклята война. Прокляты люди, развязавшие ее и поддерживающие. Прокляты настолько искренне, что не будет им покоя никогда, ни на земле, ни на небе.

Я распахнула окна. Я дышала августом и смотрела на звезды.

Полгода войны. Прошла весна – «весна, которой у нас не было».

Заканчивается лето – «лето, которое у нас отобрали».

Через несколько дней наступит осень. Пусть это будет – «осень, которая принесла нам победу».

19 августа

– Квачик, квачик, дай калачик! – верещит малышня на площадке, перекрикивая сирену.

Это вчера. В день, когда в Харькове, тут, на Салтовке, 17 человек погибли и 42 были ранены.

Я подъехала к дому поздно вечером. Разбитая, измученная, зверски уставшая. День ужасный – взрывы, пожары, завалы, из-под которых не могут достать людей. Потому что они глухонемые и не слышат спасателей, не откликаются.

Сирена не замолкает. А тут детвора в «квача» играет на площадке у моего подъезда.

Этот кадр обязательно должен войти в будущий документальный фильм о войне, об Украине, об этом покалеченном городе.

Потому что это – правда жизни. Такая, какая она есть. Без лозунгов, без пафоса, без сценария.

Без вот этого вот «срочно все в укрытие»! Ребят, ну серьезно, ну какое на хрен укрытие? В Харькове, где ракета из Белгорода долетает за 40 секунд. Где сначала взрывается, а потом включается тревога. Где нет – и не было, по сути, – никаких укрытий, кроме обычных подвалов в жилых домах. сырость, плесень, консервация и старые велосипеды.

Там посидеть полчаса можно, а жить полгода – нет.

Да, мы все немножко смертники. Люди, оставшиеся в городе. Сознательно или нет, но мы согласились с этой реальностью. У каждого есть причины. Понятны они другим или нет – неважно. Я знаю барышню, которая не выезжает с двумя детьми, чтобы «не развалить семью». Она уверена, что как только уедет, муж тотчас найдет ей замену.

Поддерживаю ли я ее позицию? Нет, конечно. Принимаю ли я ее? Безусловно – да.

Правда жизни – она всегда некрасивая, неправильная, нелепая. И слишком личная.

Фото: Zelenskiy Official / Telegram

Я каждый день езжу к маме в больницу в одно и то же время. И каждый день сталкиваюсь на пропускнике (центральный вход закрыт с февраля) с крупным мужчиной, который грузит в старенькую «скорую» завернутых в простыни людей, умерших за ночь.

Да. Каждый день мы встречаемся глазами. Проходя мимо, я одновременно задерживаю дыхание, чтобы не слышать запах смерти, и всматриваюсь в его «свертки» – нет ли там нашей простыни. Сиреневой, в ромбик.

Эти пять секунд длятся вечность. Сегодня, видимо, я задержала взгляд чуть дольше. Мне показалось, расцветка похожа…

– Кто у вас тут? – спросил мужчина.

– Мама, – глухо ответила я

– Не-е-е, – обрадовался он. – Сегодня только мужики.

Правда жизни – она всегда такая. Немного циничная. Странная, с мелкими, еле уловимыми, деталями.

Вот я покупала только что маме детское питание в магазине. У кассы стоят наши ребята, военные. Экипированные, в брониках, с автоматами.

Да, в TikTok они – котики. Классные, сильные, лучшие. И я испытываю гордость, когда смотрю на них. В TikTok. А в магазине я испытываю тревогу. Надо объяснять, почему?

Поддерживаю ли я украинскую армию? Однозначно – да. Считаю ли я, что защитники страны, города могут дислоцироваться в любой удобной им точке? Без сомнений. Страшно ли мне от этой близости? Да, мне страшно.

Правда жизни всегда такая – противоречивая.

Мне за вчерашний день пришло не меньше 100 сообщений с призывом «срочно уезжать». Были даже варианты «вколоть старикам снотворное и без спроса их вывезти».

Люди, дорогие мои. Я верю, что вы от души, что вы искренне переживаете.

Но как вам объяснить… Это выглядит так, будто существует только ваша правда жизни, а моей нет. Или она неправильная.

Но она есть. Понимаете, есть. Просто примите ее, как «Квачик, квачик, дай калачик».

P.S. Умоляю, перестаньте разговаривать лозунгами. Мы все в одной беде. И уехавшие, и оставшиеся. И оккупированные, и эвакуированные. Мы все украинцы. Давайте друг друга не осуждать и не указывать, «как надо». Мне кажется, это важно.

16 августа

Я сегодня уснула за рулем. Правда, ненадолго, на пару секунд всего. Меня взрыв разбудил на перекрестке. Спас, как это ни парадоксально.

На Салтовке второй день – особенный п…здец. Простите, но не знаю термина, который бы точнее отражал ощущения.

Только за вчера – семеро раненых и один погибший. Прилетело в соседний микрорайон.

Девятиэтажка, магазин, гаражи…

Особенно жалко детскую площадку. Она там классная, самая большая «на районе». Туда в мирное время мамы специально на трамвае приезжали, чтобы с малышней погулять. Слава Богу, пустая была.

Вторую ночь уснуть больше, чем на 15 минут подряд, – невозможно. «И …бурит, и …бурит», как выражается один из местных Telegram-каналов.

Тревога орет чуть ли не каждый час, рядом постоянно что-то взрывается и где-то горит.

Я в этом всем адище весь день мотаюсь от мамы к папе и обратно. С лекарствами, бульонами, пеленками.

Устала зверски. На взрывы не реагирую – похер. Нет сил даже на «бояться», правда.

Вчера долго открывала входную дверь ключом от машины, стояла «пипикала» в тамбуре. Смешно, согласна. Потом зачем-то понесла мусорное ведро на балкон. А только что протягиваю Кирюхе морковку и говорю: «Кирюша, ужинать – вкусная кукуруза».

Она смотрит на меня внимательно со своей жердочки, шею вытянула, голову набок повернула, левый глаз прищурила и говорит: «Курица серая!»

Анна Гин с питомцами. Фото: Анна Гин / Facebook

Это я ее так называю, когда она тупит.

Вчера отъ…бурило в 23.00, потом в час ночи, потом в полчетвертого.

В четыре папа звонит:

– Ань, у меня водичка закончилась.

Говорю, пап, комендантский час, меня расстреляют по дороге, может, ты потерпишь?

– Конечно, хорошо, – папа отвечает.

В пять звонок:

– Ань, кончился комендантский час?

– Нет! Он до шести!

В полшестого папа на всякий случай перепроверил, не ошиблась ли я со временем.

Захожу к нему в шесть ноль три, а он мне пустую чашку протягивает: «Я просто все выпил, честно».

Моя птичка. Ну как злиться? Он просто все выпил.

А мне просто к восьми уже у мамы в больнице надо быть, с завтраком.

Сегодня оставила ему двухлитровую бутылку воды на ночь. Может, посплю…

P.S. Бля, взрыв, очень мощный, секунду назад. Второй, третий. Салтовка.

Сори, я в коридор. Добермана успокаивать.

12 августа

Крохотные наблюдения, о которых не расскажут в новостях (слишком мелко).

Автомобилисты «счастливчики», у которых в госномерах была буква Z, заклеивают ее двумя скотчами – синим и желтым. Это по всему Харькову. Так трогательно.

На Северной Салтовке, во дворах разрушенных домов, живут зайцы. И белки. И ежики. Моя подруга видела там двух косуль. Вероятно, они бегут с линии фронта. Прикольно, что в украинскую сторону.

Из продуктовых сетей на Салтовке работают все «АТБ» и все «Кулиничи». «Буфеты» и «Дигмы» – через один. А из сигаретных сетей – «Кисет» и «Аттика», плотность которых до войны была примерно – ах…лион на квадратный метр, теперь осталось только три штуки на весь район.

В очередях за гуманитаркой стоят одни и те же люди. Каждый день. Статистика на глаз (на мой глаз) – 80% люди бомжевато-алкоголического вида, 10% – бабулечки, 10% – мамы с детьми.

«Московское» пиво переименовали в пиво «Паляниця» во всех пивных сетях города. Моя соседка работает в небольшом пивном киоске – рассказала, что теперь это самый популярный напиток.

Мэра Харькова Игоря Терехова между собой все называют Цветочник. Потому что коммунальщики сажают клумбы даже под обстрелами. Это красиво, правда, – смотришь, и как будто мир. Но харьковчане справедливо злятся, ведь ни одно бомбоубежище за эти адские полгода никто так и не привел в порядок.

А обстрелы каждый день. Каждый… 

11 августа

У орков нет мотивации воевать, экипированы они, как африканское племя (стреляет стрелами). Ну ладно, есть какое-то оружие старое советское из говна и палок, но там же одни алкаши и буряты…

Подобные нарративы наши несут спасительную надежду, да. И я тоже хочу читать только такое.

Поэтому простите. Но вот что говорят реальные хлопчики «на нуле». Хотя чего я обобщаю, говорит конкретный боец 92-й бригады. Позывной Грузин.

«Враг неплохо вооружен, достаточно умен и хитер. У противника развитая сеть РЭБ и собственной воздушной разведки».

– А чего Грузин? – спрашиваю.

– Потому что я – грузин.

– Акцента нет.

– Скажу больше, я и внешне не похож.

– Блондин с голубыми глазами?

– Лысый. Глаза уставшие.

Поговорили.

Звонил мне Грузин из госпиталя, вчера прооперировали. Нет, ничего ему туда не нужно, ему дрон нужен.

Рассказал, что у его бригады разведывательных дронов было шесть, осталось два. Сбивают.

Я, конечно же, хочу какую-то историю услышать. Прошу его вспомнить, что впечатлило за эти полгода больше всего.

А он спокойно так говорит: «Ничего особо не впечатлило». Потому что если впечатляться – выгораешь эмоционально, воевать потом не получится.

Поэтому, говорит, мы относимся к происходящему как к работе. Вот каменщику для работы нужны камни, а нам, разведчикам – дроны.

Вот и вся история.

У Грузина есть Telegram-канал. Там все расписано: и какие дроны нужно, и на какую карту можно.

Называется он странно – «Подземный полет».

Ох уж эти грузины – гении нейминга.

9 августа

Утром встретила в подъезде консьержку. Мыла полы на первом этаже.

Я растерялась, думала, она уехала давно. Стыдно стало, я уже почти месяц в Харькове, а на уборку ни разу «не сдавала».

– Ой, Михална, – говорю, – А вы работаете?

– Здравствуй, миленькая, – улыбается Михална. – Да прихожу вот иногда, иначе как же вы тут без меня.

Аккуратненькая такая, миниатюрная, лет 65 ей, наверное.

– А как же ваша зарплата? – спрашиваю. – Нас же тут от силы 10 квартир живет.

– 12, – строго уточняет Михална и добавляет. – Да какая там зарплата, война же.

Оказалось, что она «просто так» пару раз в неделю заглядывает в наш подъезд – лифты моет, цветы на этажах поливает, «чтобы жизнь была».

У меня ком в горле.

Протягиваю ей 100 гривен – «простите, что мало, ну, может хоть мороженым себя побалуете». И глупо так себя чувствую, очень.

Михална брать не хочет, сопротивляется. В карманчик ей сунула.

Возвращаюсь от мамы, а она, представляете, тамбур мне помыла.

Говорю, ну зачем вы это, ну, господи.

А она:

– Ничего, миленькая, мне несложно, а тебе приятно будет – чистенько так, как будто и нет войны, как будто мир.

Я не удержалась, расплакалась.

И знаете, что. Эту страну нельзя победить.

Слышите вы, твари. Срущие и жрущие в одном месте, тырящие трусы и стреляющие в стариков.

Вы можете нас оккупировать, держать в страхе, в ужасе, можете бросать бомбы на спящий город, но…

Но победить нас невозможно.

6 августа

В Харькове завыла воздушная тревога. Вечер начинается.

Забавно, что Гектор с первых секунд сирены бежит в ванную. Более законопослушного украинца не найти.

А Кирюха сразу замолкает. Вообще эта птица трындит, как дышит. Рот не закрывается. Особенно обожает себя хвалить: «Кирочка красавица, девочка добрая, птичка золотая». Часами.

Фото: Олег Синєгубов, голова Харківської ОДА / Telegram

Но с началом тревоги затихает и молчит все время, пока длится обстрел. И, что любопытно, когда попугай снова начинает бормотать – все, это точно конец бомбежек, можно идти пить чай.

Причем говорить она начинает минут за 10 до официального отбоя тревоги. Как это работает, непонятно, но, главное, – работает.

Как только Кирюха снова начинает рассказывать, какая она охренительная птичка, Гектор выходит из ванны, глубоко вздыхает и ложится на свою лежанку.

Пока писала этот пост, Кирюха забормотала, Гектор вышел.

Харьков, можно пока идти пить чай. Мои животные еще ни разу не ошиблись.

3 августа

Мама не узнает на картинках ни помидор, ни вилку. И вообще не хочет играть с реабилитологом в эти игры.

Доктор говорит: «Нет понимания обращенной речи». А я беру и показываю маме свою детскую фотографию в телефоне. Спрашиваю: «Что это за девочка?» Мама улыбается: «И-и-о»…

– Ну вот, не узнает она вас, – вздыхает врач. – Вы же Аня.

Еще как узнает! Она пытается сказать Си-си-фо-фо-вна. Это мое детское домашнее прозвище. Я маленькой не могла выговорить свое отчество и вместо Иосифовна говорила Сисифофовна. Она помнит!

Я тоже помню. Помню, как родители учили со мной букву «р». Я лет до пяти не могла ее произнести.

Дома постоянно звучала скороговорка «ехал грека через реку».

И вот однажды мы шли с мамой из магазина, и вдруг – именно вдруг – я сказала: «Тр-р-рактор-р-р».

Помню, как радовалась мама, как мы спешили домой похвастаться папе. Как я весь вечер громко перечисляла все существующие слова на «р»: р-рыба, р-рак, р-розетка, р-роза!

А родители мне хлопали.

Я даже помню, из какого магазина мы с мамой тогда шли. Сегодня видела его. Точнее, его половину, оставшуюся после р-русской р-ракеты.

Это так больно – видеть свое детство, свой город таким покалеченным.

P.S. Сегодня проснулись по расписанию. Четыре утра, две С-300. Одна из них прилетела на Холодную Гору, во двор к Наташке. Крыши побило, машины посекло. Но все живы. Тьфу, тьфу, тьфу.

1 августа

Август в Харькове начался с нескольких взрывов на Салтовке. Прогремели в соседнем микрорайоне.

Я в этот момент гуляла с Гектором, пес пригнулся и испуганно побежал в сторону дома.

Через минуту позвонила Лена:

– Ань, это у меня! У нас во дворе!

Лена живет в самой обычной девятиэтажке, из военных стратегических объектов рядом – продуктовый магазин и аптека.

К Лене на балкон прилетел металлический осколок размером с грушу. Она сказала: «Сохраню его на память».

В подъезде вышибло окна и двери, в нескольких квартирах сорвало кондиционеры, во дворе осколками посекло автомобили.

Официальная информация уже появилась. Стреляли из реактивной системы «Ураган», один снаряд весом 280 кг попал в автобусную остановку, другой – во двор жилого дома.

Двое ранены: 30-летний парень и мужчина 72 лет, который через несколько часов умер в больнице.

Здравствуй, август.

P.S. В отделении, где я выхаживаю маму, лежат тяжелые инсультники, некоторые совершенно обездвижены. Но даже они вздрагивают во время взрывов…

31 июля

Kharkiv is…

Харьков – это каждую ночь ложиться в постель и не знать, доживешь ли до утра.

Звучит пафосно, но это абсолютно реальная, даже будничная, история города.

Каждую ночь. Каждую. На Харьков и область из Белгорода выпускают огромные смертоносные ракеты С-300. В последние дни летит сразу по восемь штук, примерно в 4.00.

Помните это жуткое подростковое движение «Синий кит» или «Разбуди меня в 4.20», где детей запугивали и доводили до суицида. Как тогда писали психологи, время выбрано не случайно. Какая-то важная фаза сна в это время. Если будить человека в начале пятого, он становится растерянным, уставшим, обессиленным, лишенным энергии на весь день.

А если будить его мощнейшими взрывами?

Они пронизывают тело такой жуткой вибрацией – нельзя не проснуться. Даже если ты ложился под таблетками или алкоголем. Всегда ощущение, что бахнуло где-то рядом. Дети в соседних квартирах начинают плакать, собаки и кошки – метаться, моя птица яростно бьет крыльями.

Город просыпается. В ужасе.

Фото: Олег Синєгубов, голова Харківської ОДА / Telegram

Самые тяжелые – первые секунды после взрыва. Я борюсь с диким желанием спать и необходимостью встать и выйти хотя бы в коридор, подальше от стекол.

Об убежищах в Харькове уже речь не идет. Воздушная тревога включается по 5–7 раз в сутки. Надо либо жить в подвале (который на пятом месяце войны все еще непригоден для постоянной жизни), либо выходить в коридор и молиться.

Хотя бы в эти проклятые четыре утра, когда 100% летит.

Знаю пару человек, которые теперь заводят будильник на 3.45, чтобы встать под знакомую мелодию, а не под звуки канонады.

Есть несколько Telegram-каналов, которые ведут люди, наблюдающие вылеты из окон своих домов.

Если встать заранее, можно вместе с ними вести отсчет. Выглядит это так: «Внимание, Харьков, первая вылетела! (Секунда.) Вторая летит! (Секунда.) Третья! Восьмая пошла!»

Мне лично это не придает оптимизма. Я вскакиваю с первым взрывом, доберман бежит в ванну, и я, еще спящая, бреду за ним.

Когда все восемь взрывов отгремят, первый вопрос у каждого: «Куда прилетело?»

Начинаешь метаться по пабликам. В телефоне десятки Telegram-каналов – двора, улицы, микрорайона, городские, областные, официальные, неофициальные.

Понятно, что место сразу не сообщается, но по каким-то обрывкам, намекам, дыму, если виден, ты приблизительно вычисляешь, куда.

Это важно, потому что именно сейчас там может быть твой друг, родственник, близкий. И тогда надо звонить, писать, ждать ответа, прыгать в машину, ехать, спасать.

Официальную информацию о разрушениях и жертвах ночных обстрелов дают не раньше 10.00.

Начинается день. Днем тоже что-то гремит, горит и взрывается. Постоянно включается сирена. Но не системно – в разное время в разных районах города. Днем можно успокаивать себя словами «это наши», или, как говорят военные, «это выходы».

День проходит традиционно – работа, волонтерка, проблемы. Сложные вопросы, важные встречи, тревожные разговоры.

Наступает вечер. Ты ложишься в постель и не знаешь, доживешь ли до утра. Какая из них летит в твой дом? Первая? Пятая? Восьмая?

28 июля

Папа сидит в своем инвалидном кресле, сгорбился совсем, почти не ест, смотрит мамин сериал. Так трогательно.

С тех пор как изобрели телевизор, этот человек никогда не включал ничего, кроме новостей и бокса. А сейчас нашел нужный канал, надел очки, всматривается.

Будто хочет в лицах этих мыльных героев рассмотреть ее – свою Валюшу.

– Пап, а чего ты новости-то переключил?

– Мама любила этот фильм. Вот выйдет из больницы, я ей расскажу все, что она пропустила.

Родители Анны Гин – мама Валентина и папа Иосиф. Фото: Анна Гин / Facebook

Мама лежит и почти все время спит. Даже врачи не знают – она уходит или возвращается.

Последние пять месяцев у нее была мечта – выспаться. Вот, сбылась.

Мы с папой договорились верить в чудо. Верить в то, что она проснется такой же, как раньше.

И станет ругаться на каждую его сигарету.

– Йося, ты уже третью куришь сегодня, я все считаю. Затуши немедленно!

И в доме снова запахнет мамиными пирогами.

И Гектор отгребет за грязные лапы, но тут же получит сырничек «маленький можно, иначе кормишь ребенка какой-то сухой ерундой».

В Харькове по-прежнему очень громко и страшно. Особенно ночью. Но оказывается, к этому тоже можно привыкнуть.

Первые дни при каждом взрыве меня накрывали панические атаки. Прошло.

Сегодня на каком-то, не помню, кругу ада «папа-мама-папа-мама» встретила знакомого. Не успели поздороваться – прогремел взрыв. Он, никуда не выезжавший, спокойно так говорит: «Далековато, но все равно неприятно».

Неприятно.

То, что нормальному человеку невыносимо, в Харькове считается просто «неприятным».

Господи, как же не хочется к этому привыкать. Нельзя, неправильно, невозможно думать, что ракета весом в полторы тонны, летящая на спальный район, – это норма жизни.

Медсестра в больнице в этот момент просто делает паузу, прежде чем вводить внутривенное.

Мне кажется, каждый раз, когда что-то взрывается, надо повторять себе – это убийство, преступление, терроризм.

Просто произносить это, чтобы не привыкнуть.

25 июля

Харьковские зарисовки. Или – железобетон, как он есть, без прикрас.

Собачий выгул.

– Бесит вот это «идите в укрытие». Какое на хрен укрытие?! Где оно здесь, покажите мне! Я пока с девятого этажа спущусь, три ракеты прилетит. Заколебали уже со своим укрытием. Могу успеть только медный таз на голову надеть – и все, я в укрытии.

– Да, да, муж засекал, 10 секунд от начала сирены до взрыва.

– Девочки, надо дома идти туда, куда собаки бегут прятаться. У них же интуиция. Мой в ванну бежит, когда бахает.

– И мой.

– И мой.

– И моя.

– Ой, а меня бесит вот это «как там твой дом – стоит?». Да ну …б вашу мать, это Харьков, сейчас стоит, через минуту – лежит. Вот зачем такое спрашивать?

– Та чо ты все время дергаешься? Накати.

– Сейчас шесть утра…

– Тю, это же Харьков, детка. Харьков – железобетон! Пей.

23 июля 

Теперь, друзья, если я что-то неудачное вдруг, простите, п…здану, можете смело говорить: «Не обращайте внимания, она контуженная».

Чтоб вы знали: тошнота, рвота, дезориентация – симптомы легкой контузии. Но пусть эти знания вам никогда не пригодятся.

Ничем не снимается. Я и приседала, и мяту нюхала, и бумажный пакет надувала, как дурочка. А потом плюнула на все это ваше «дыхание по квадрату» и бахнула коньяку. Воскресла.

Жизнь в Харькове совсем не похожа на жизнь в Днепре. Тут никто не обсуждает отстранение [генерального прокурора Украины Ирины] Венедиктовой или гражданство [бизнесмена Геннадия] Корбана. Все разговоры – на рынке или в аптеке, на собачьем выгуле или на почте – одинаковые:

– Это отлет или прилет?

– Видели, что со школой?

– А вы где корм собаке брали?

– Что принимаете: валерьянку или адаптол?

Кстати, адаптол – самое горькое вещество, которое когда-либо знавали мои рецепторы. А я не из слабаков, которые в Индии заказывают еду «нот спайси плиз». Я им даже слоган придумала: адаптол – не думай про взрывы, думай, чем это запить!

Весь день жру мед, как пчела. Теперь можно не бояться лишних килограммов.

Люди, которые давно не виделись в Харькове, приветствуют друг друга словами: «О боже, от тебя осталась половина».

Город худых людей.

P.S. Сегодня включила маме громкую связь прямо в реанимации и набрала отца. Боже, вы бы видели эту реакцию. Врачи говорят: «Без шансов на восстановление». Фигня! Он ей кричит: «Валюша я тебя жду дома». А она ему: «Ося, Ося, хо-ро-шо».

И оба смеются.

21 июля 

Вчера мне казалось, что ракета в радиусе 300 метров – это близко. И страшно.

Сегодня мне уже так не кажется. Сегодня я была в 20 метрах от взрыва. Страшно – это предыдущая стадия. Я думала, что смелая. Уже часа четыре прошло, а я не могу унять дрожь в коленях.

Ехала к маме в больницу. Ракета ударила прямо в проезжую часть. В том месте, где три секунды назад была я. Грохот был такой, что ненадолго оглохла.

Вечером вы услышите в сводках новостей о двух погибших и 20 раненых харьковчанах.

Ехала бы на три секунды позже, погибших было бы трое.

Не знаю, считать ли сегодняшний день своим вторым днем рождения или будет еще хуже (ближе).

По состоянию на сейчас появилась мифическая вера в то, что я еще нужна на этом свете.

За неделю в Харькове становишься фаталистом и философом одновременно. Появляется вера в Бога и вера в чудо.

Посадила Гектора на собачий гидазепам. По-другому пес не справляется.

Мама в одной поре. Папа держится.

Никогда не думала, что моя страничка превратится в депрессивный дневник.

Я же должна вас смешить.

Может быть. Когда-нибудь.

От настоящего страха тошнит, вы знали?

20 июля

В Харькове радуга. Красивая, удивительная, огромная – во все небо. Как будто природа компенсирует нам весь тот ах…й, который приходится переживать каждый день, каждую минуту.

Сегодня в моем городе русская ракета унесла три жизни. Все уже видели фото отца, который держит за руку накрытого одеялом сына? Тело сына.

Категорически неправильно мерить собственную жизнь чужим горем. Но всякий раз кажется: да ну нет, у меня еще не п…здец, вот он – папа молится над трупом своего ребенка…

Мальчишка погиб в 300 метрах от меня. Я как раз села в машину, чтобы ехать к маме в больницу. Взрывная волна подбросила мой автомобиль так, как будто он картонный. Игрушечный, из папье-маше.

Фото: Сергей Козлов / ЕРА

Не могу отделаться от мысли, что это все какой-то кинематографический сюжет. Просто сценарий к плохому боевику.

И непонятно, зачем в сюжетной линии второстепенные герои, типа меня.

Я теперь заключена в замкнутый треугольник на Салтовке: дом – больница – дом, мама – папа – мама.

И просто физически ощущаю, что ничего не делаю для Победы.

Евгения Гинзбург в своем «Крутом маршруте» признавалась, что выжила в сталинских лагерях только потому, что могла писать заметки на клочках бумаги.

Простите, но я пишу эти строки потому, что обязана выжить. На мне – старики. И животные.

Снова гремит за окном. И это не гром. Харьков, миленький, держись!

18 июля 

Я в Харькове.

Примчалась еще в пятницу, доехала из Днепра за два часа.

Мама.

Все три месяца моей эвакуации разговоры с родителями сводились к двум темам: я пыталась их вывезти, а они настаивали, чтобы я ехала дальше.

Я трижды порывалась вернуться в Харьков, но они останавливали меня.

– Не вздумай возвращаться, Анечка, тут стреляют. У нас все хорошо, мы жизнь прожили, счастливую, езжай дальше, нам так спокойнее будет.

Дальше, чем на 200 км я, конечно, отъехать от них не могла. Хотя моя мама живчик еще тот, пироги пекла еще в четверг и даже варенье закрыть умудрилась. Мы созванивались по три раза в день, и, в принципе, все было хорошо.

– Хо-ро-шо, – сегодня мама произносит только это слово.

Инсульт.

Доктор говорит, прогнозы плохие, а я говорю – хорошие. Хо-ро-шие.

Мама узнала меня, взяла за руку и улыбнулась. Так могут улыбаться только ангелы. Крохотные младенцы, которые только что метались, тревожились, плакали от страха, и вдруг…. Вдруг в очертаниях какой-то нависшей фигуры они узнают самое дорогое. У них меняются черты лица, разглаживаются морщинки и появляется вот эта – невероятно искренняя улыбка.

Честно, – это самое потрясающее, что можно увидеть в жизни.

Нянечка в реанимации сегодня пожалела меня от души, прямо со слезами.

– Бедная девочка, тут война, а у тебя на руках два лежачих старика, боже-боже.

А я ехала из больницы (спешила к папе, который прикован к инвалидному креслу и который звонит мне каждые 10 минут «ну как она?», потому что они 60 лет вместе и ни разу не расставались). Вокруг что-то гремело и взрывалось, а мне было хорошо. Хо-ро-шо.

Знаете, почему? Потому что никакая война не в силах победить любовь.

11 июля

Все утро не отлипаю от харьковских Telegram-каналов – обстрелы…

Каждые три минуты появляются теги «жилой дом», «школа», «пожар», «дым», «раненые».

С каждым новым тегом у меня начинается паническая атака, если мама дольше двух гудков не берет трубку, меня тошнит до рвоты.

Тем временем в Подмосковье человек по имени Алексей Горинов получил первый реальный срок по закону «о фейках» (публичное распространение ложной информации о действиях вооруженных cил России).

Семь лет колонии за то, что назвал войну войной.

Алексей Горинов. Фото: forumfreerussia.org

Из заключения судьи: «Горинов умышленно совершил преступление и осознавал общественную опасность, что повлекло у граждан чувство тревоги и беспокойства».

Чувство тревоги и беспокойства у российского общества подсудимый вызвал такими словами: «О каком конкурсе детского рисунка может идти речь, приуроченном ко Дню защиты детей, или об организации танцевальных программ, приуроченных ко Дню Победы, когда у нас каждый день гибнут дети? Я для информации скажу, что около 100 детей погибло в Украине и дети становятся сиротами».

Все преступление Горинова содержится в двухминутном видео – это фрагмент видеозаписи заседания совета депутатов Красносельского муниципального округа Москвы, которое было еще 15 марта.

Посмотрите, очень показательно.

Кстати, донос на муниципального депутата Горинова написала актриса Мария Шукшина. Ну, как «написала», сделала это в современном виде – опубликовала в своем Telegram-канале откуда-то взявшуюся у нее внутреннюю видеозапись заседания.

Опубликовала с таким анонсом: «Вот такие депутаты у нас! И не где-нибудь, а под самым носом у Кремля».

Публикацию Шукшиной посмотрели и одобрили полмиллиона человек. Чтобы вы не опускались в этот сливной бачок ( омерзительно!), я приведу вам самые популярные комментарии:

«Не просто уволить, но и посадить на 15 лет!»»

«Куда писать на этих сволочей?»

«Всю эту шайку расстрелять! Пора чистку внутри страны делать!»

«Отправить к Кадырову на перевоспитание».

И еще смайлики с изображением Сталина и надписью: «В Сибири пригодишься».

Все это пишут встревоженные и обеспокоенные россияне…

«Истинно великих людей определяет, кроме всего прочего, еще и то, что они терпят рядом с собой инакомыслящих». Угадайте, чья цитата? Машиного папы – Василия Шукшина.

В зале суда Горинов сказал: «В дни августовского путча 1991 года я, также будучи депутатом, был вместе с защитниками «Белого дома». Тогда мы защищали наше право свободно мыслить и высказываться. Если бы мне тогда сказали, что через 30 лет меня будут судить уголовным судом за слова, за мнение, я бы не поверил. Таков печальный итог, к которому пришло наше общество».

P.S. Как там ваш Соловьев говорил: «Мы отбросим украинскую экономику на годы»? Угу. Может быть. Но вы только что улетели на 85 лет в прошлое. Добро пожаловать в 1937-й.

8 июля 

Малесенька замальовка на захист української мови. Вкладусь в одне речення.

– Девушка, стойте! Дальше вам идти нельзя.

Шоста ранку. Ліс. Парубок у військовій формі. З автоматом.

Ну що казати, навіть я, на всю голову російськомовна, трішки обісралась.

Во-первых, я слепая. С моим зрением не то что шевронов не разглядеть, для меня любой военный – большое камуфляжное пятно.

Во-вторых, глухой лес. С моим топографическим кретинизмом мы с Гектором могли забрести куда угодно.

Стою, судорожно вспоминаю, с кем граничит Днепропетровская область и какая там военная ситуация. Перебираю в голове последние сводки новостей. А вслух – видимо, от страха – тихо произношу:

– Добрий ранок.

– Добрий ранок, – відповідає хлопець.

Поздно, чувак. Я уже поседела.

P.S. Ребят, а можно хотя бы в лесу «Стій» казати, га? Будь ласочка.

Перелякана Аня.

6 июля

У вісімдесятих ми розважалися тим, що лазили по недобудовах. То були відразу і паркур, і квест, і адреналін, і корисні ігри на свіжому повітрі. Та що казати, то був всесвіт.

Ми відшукували якийсь скарби (мотлох якщо чесно), а потім хизувалися тими трофеями у школі. Пам’ятаю мідні таки п’ятачки (до чого вони були, гриць його знає), дівчатка прикладали їх до вух, типу круті сережки. Хлопці грали з ними у дурнувату, звісно, гру – підкидали та стукали об стінку.

В тренді ще було різнокольорове скло, крізь яке можна було дивитись на сонце. Круче був тільки справжній телескоп у планетарії.

І найкоштовніша шкільна валюта – прозорі скляні кульки!

Про їх загадкове походження складали легенди. Романтики розказували, нібито кульки утворилися після землетрусу (здається у 1977-м був), зануди казали, що то тупо декор для акваріумів. О, ще була цікава версія, що їх зробили для зйомок художнього фільму про діаманти.

Особисто мені подобалась ідея, що кульки з іншої планети. Так, я була трохи дивною дитиною.

Зараз я вже знаю для чого вони були, можете не умнічати.

Тодішня Салтівка – суцільне будівництво. Біля мого будинку прокладали метро, копали кар’єр, зводили два майбутні університети (педагогічний та фармацевтичний), а ще великий універсам, ринок, завод.

Тобто нам, салтівським сявкам, дуже пощастило з дозвіллям.

Майже всюди можна було щось знайти. А ось кульки, кульки ми вишукували саме на будівництві педагогічного. Чому там, досі не знаю.

Потім я подорослішала, кульки десь загубилися, а педагогічний так і лишився в уяві казковим місцем. Туди і вступила.

Гаразд, брешу, я просто лінива. А корпус біля дому.

В будь-якому разі «кращі студентські роки» я провела саме там. Перша любов, перші дівочі сльози, перша травка (не кажіть мамі).

Сьогодні вночі Харківського національно педагогічного університету імені Григорія Сковороди майже не стало. Руська ракета влучила в той самий корпус, у я кому я навчалась, біля батьківського дому.

Через декілька років салтівські діти будуть нишпорити на тих руїнах, шукати кульки. Не скляні, не романтичні і зовсім не загадкового походження. На жаль.

4 июля

Стою на балконе, курю, заорала сирена. Внизу мама с девочкой терпеливо ждет, пока та наиграется с железными ограничителями на парковке.

Малышке годика полтора, ходит еще неуклюже – сплошное очарование в розовом.

Сирена завыла, мама даже не дернулась, крошка тоже. Что-то там внимательно исследует с этими железяками.

Курю и думаю: я и сама-то за всю войну ни разу не спустилась в бомбоубежище. Ни в Харькове, ни в Днепре.

Умом понимаю, что это подвиг идиота. Но у меня отмазка есть – доберман. Ну в какой с ним подвал? Там дети, кошки, мелкие собачки.

С другой стороны, размышляю я, пока курю, спускалась бы я в подвал (как минимум тут, в относительно спокойном Днепре), если бы не было собаки?

Честно, не уверена.

Сидишь ты, работаешь, сосредоточился. Ну, или варишь борщ, который вот-вот закипит. Таблетки сортируешь, моешь голову, не знаю, когти собаке стрижешь. И тут – х…як! – все бросай и беги. Бесит.

А когда это по три раза в день?!

Нет, я понимаю, что оно летит и куда-то приземлится. Но вот как-то не хочется отрываться от сериала, сейчас же самый интересный момент (смайлик с красным чертом)!

Я все еще курю. И продолжаю думать. А если бы со мной было вот это чудо в розовом, побежала бы в укрытие? Наверное, да.

Ключевое слово – «наверное».

Вот какие-то мы странные.

Глупые? Та нет, вроде все понимаем, знаем риски.

Ленивые? Тоже мимо, столько делаем каждый день. Я на своих волонтеров смотрю, от них электростанцию зарядить можно.

Может, наш украинский геном содержит недостаточное количество вещества, отвечающего за самосохранение?

Видели вчера сюжет про немецкого пожарного, который приехал помогать коллегам в Харьков. Выходя из части, он надевает на себя три (ТРИ) бронежилета.

Они тяжелые, неудобные, на улице и так жарко, на пожаре вообще пекло, но он все равно каждый раз спокойно надевает все три.

И парень такой, харьковчанин, которому немца поставили в напарники, интервью дает, рассказывает, что тот – чувак классный, профессиональный, но три жилета носит. И хихикнул.

Слушайте, сейчас скажу крамолу: а может, вот эта наша м-м-м – особенность (подбирала приличное слово) и дает возможность побеждать? Идти на вражеские танки без оружия, мины носить голыми руками, роды принимать под ракетными ударами.

А помните 2014 год, Майдан, после того, как беркутовцы побили студентов, на следующий день на площадь вышло в 10 раз больше людей.

То есть понимаете, российско-белорусская формула «мы этих побьем, остальные будут бояться и не выйдут» у нас сработала с точностью до наоборот.

И еще, наверное, наша параноидальная жажда свободы. Вот когда тебе из каждого утюга говорят «не нехтуйте сигналами повітряної тривоги, йдіть в укриття», ты, сука, назло сидишь, мол, не указывайте мне, что делать (смайлик).

27 июня

Странно, но на пятом месяце войны мне все еще прилетают сообщения из-за поребрика «Зачем ты обобщаешь?», «За что ненавидеть лично меня? Я никогда не поддерживала режим Путина».

Окей. Если этот вопрос для кого-то все еще остается без ответа, я постараюсь пояснить. На простом примере.

Вот представь, Лен. Живешь ты в большом красивом доме, который вы всю жизнь строили с Виталиком. Крышу в прошлом году заново перекрыли, поставили солнечные батареи. Дорого, конечно, но лет за семь окупится. А куда спешить? В этом доме еще вашим внукам расти.

И огородик у тебя такой аккуратненький, и ты каждому огурчику радуешься – оно же свое, родное, собственными руками выращенное. Куст малины в этом году разросся, красавец, тюльпанчики голландские взялись, и груша наконец прижилась. А как мило виноградная лоза оплетает летнюю беседку!

Вот весна придет, мечтаешь ты, там мангальчик поставим, а вот тут дорожку бы надо каменную постелить, чтобы ваш добряк лабрадор грязь не таскал на веранду.

И вот сидишь ты вечером в уютном плетеном кресле у себя на крылечке, ужин в духовке доходит, Виталик с поливом возится, детвора носится по двору с собакой. И ты с бокальчиком вина, уходилась за день, смотришь вокруг и думаешь: «Эх, ну вот же оно и есть – счастье».

Представила?

И тут – х…як! – в пять утра в ваш дом вламывается сумасшедший маньяк-убийца. Орет, крушит все вокруг, бросает гранату на новую крышу, рубит топором твои огурчики, тюльпаны, малину, виноградную лозу. Хватает своими грязными лапами все, что видит, даже нижнее белье складывает в мешки. И ты ничего не можешь понять, только в ужасе кричишь «за что?» и «пожалуйста, не надо!».

А он связывает твоего мужа Виталика, стреляет ему в затылок, потом насилует твою старшую дочь, избивает лежачую мать, отрезает ногу твоему пятилетнему сыну.

Что ты чувствуешь, Лена?

Вопрос риторический. А теперь следи за руками.

Этот безумец, лишивший тебя всего, сломавший твою жизнь в одночасье, сам из неблагополучной семьи. Родители – алкоголики, отец – агрессивный психопат, мать необразованная, детей не счесть. И свои, и приемные. Там нищета, страх, зависть и злобища.

Как ты относишься ко всей этой семье, Лен?

Станешь ли ты как-то выделять двух девочек, пусть будут Маша и Глаша, которые хоть и отличаются от всех остальных тем, что книжки в детстве читали (где они их только брали?!), но носят ту же фамилию, что и весь род оголтелого маньяка?

Они жили с ним рядом, говорили, ели за одним столом, засыпали под одной покосившейся крышей.

И вроде неплохие девочки эти Маша и Глаша – хорошо учатся, в библиотеку ходят по средам. Странно даже, что промолчали, когда их братец цыплятам головы скрутил. Подумали: «Ну, мир дитя познает, бывает».

Когда он в первый раз кошку задушил, даже пожурили его, убогого, плакат в детской повесили «кошек не душить». А когда собаку соседскую отравил, брезгливо поморщились, плечами пожали, разговаривать с ним стали меньше, даже сторониться. Все вздыхали: «Неприятно, да. Но что уж тут поделаешь? Он же – наша семья».

Кстати, отец в этой семье каждый вечер молитву читал, начиналась она словами «убивать, насиловать и грабить – это нормально, дети, это правильно». Маша и Глаша про эту молитву знали, но сами не слушали, убегали в сельский клуб на дискотеку.

Так вот, когда ты спрашиваешь, Лена, зачем я обобщаю и с ненавистью говорю о семье маньяка (ведь Маша и Глаша отца не выбирали и даже осуждают его молитвы), мне хочется тебе ответить:

– Пока росло это чудовище, они были на танцах. На танцах, а не на площади Свободы.

24 июня

15 июня

Каждый раз, покупая пачку кофе, я беру маленькую. Каждый раз, стоя у прилавка, думаю: ну зачем большую-то брать, сколько уже тут осталось на чужбине, скоро же домой.

Таких пачек кофе было уже три. Или четыре. Возможно, пять, я не считаю.

Вот и сегодня. На большую пачку была приятная акция. И я стою в магазине, кручу ее в руках и думаю: та ну на фиг, это же мне до осени пить, куда мне столько, не в Харьков же ее везти потом.

Понимаю, что дело не в кофе. У меня диплом психолога, знаю, что происходит: не мирится мозг с такими перспективами. Отторгает. Вытесняет.

Скорее всего, будет и шестая маленькая пачка, и седьмая. А взять большую не могу. Это как сдаться. Как смириться с тем, что война надолго. Принять новую реальность.

Сколько сегодня уже дней? 100 с хвостом? Я думаю о том, как долго во Вторую мировую люди мерили войну днями. Когда они перешли на исчисления месяцами? Годами? В январе 42-го? В мае 44-го?

Отчаяние.

[Президент РФ Владимир] Путин сегодня наградил какой-то танковый полк «за массовый героизм и отвагу, проявленные в боевых действиях по защите государственных интересов».

…б твою мать, да когда же ты сдохнешь, сука? Я хочу домой.

3 июня

100 дней войны. Юбилей, мать его.

Могли ли мы подумать тогда, в конце февраля, что этот ад будет продолжаться так долго? Что в бесконечных залпах орудий пройдет целая весна. Весна, которой не было.

Помните начало февраля? Мы не верили. Даже когда узнали, что русские войска стянуты к украинским границам и это было видно на Google-картах. Даже когда в новостях сообщили, что иностранная дипломатия выезжает из нашей страны.

Мы шутили о пулеметах, которые надо установить вместо консьержей в подъездах. Мы в легкой тревоге звонили знакомым военным с расспросами. Мы строили различные гипотезы о «кремлевских играх». Мы даже собрали документы в один пакет, на всякий случай. Но. Мы все равно не верили, что такое возможно.

А помните, как в первые дни войны мы обсуждали возможные причины нападения? Искали смыслы.

Просто потому, что человек так устроен, ему надо понимать, «почему».

Была такая распространенная версия: мол, Путину неправильно докладывали, его дезинформировали, он действительно думает, что у нас тут по городам разгуливают националисты и убивают русскоязычных украинцев. Сейчас буквально пара дней – и все прояснится.

Даже вспоминать смешно, какими наивными мы были. В первые дни войны.

притом помните, как мы все ринулись звонить и писать своим российским друзьям и родственникам?

Нам казалось, что это поможет. Что они выйдут на свои площади и остановят эту войну…

А потом были Буча, Ирпень, Мариуполь. Миллионы беженцев, тысячи могил, сотни званий Героев.

Посмертно.

Сегодня психотерапевты призывают нас искать что-то положительное в этой войне. Звучит жутко, но это правильно. Только так можно справиться со стрессом. Мы все сегодня острые, порезаться можно о каждого. Независимо от того, где человек находится, – в оккупации, в эвакуации, на фронте.

Я, например, научилась всегда держать бак полным и звонить родителям трижды в день. Но это не то.

В поисках реально «положительного» я нашла вот что.

Люди, которые до войны были невъ…безно важными, – небожители, кураторы разрешительных окон любой величины, – они сдулись.

Прямо на глазах.

Дама из санэпидстанции, которая всю жизнь ставила круглые печати в книжки сотрудникам рынка за взятку, вдруг поняла, что она – никто. У нее нет профессии, ремесла, заработка. Нет уважения, пиетета, поклонения. Нет ничего. В сухом остатке – лагерь для беженцев в Познани, где она не Римма Валентиновна (совпадения случайны), а тетка с третьей койки в 18-м ряду.

Молодой мужчина, а уже целый Валерий Георгиевич, мнивший себя «смотрящим» за одним из районов Харьковской области, великим специалистом по рынку земли (в плане, «я поговорю с Сергей Иванычем, что можно сделать по вашему вопросу»), вдруг понял, что его дом с бассейном и садовником ничего не стоит больше. Что ночной клуб, в котором он, Валерий Георгиевич, за вечер просаживал три прожиточных минимума, сгорел. А сам он оказался просто Валеркой, который даже для фронта не годится, – хилый, да и трус, к тому же.

Я не радуюсь горю этих людей, я не настолько кровожадна.

Я искренне радуюсь тому, что эти люди исчезнут из нашей жизни. Растворятся, пропадут, отвалятся, как хвосты-рудименты.

После Победы, конечно.

Мы обязательно выживем, отплачем, отстроим. И очистимся от всякого рода паразитов. Псевдопрофессионалов, псевдопатриотов, псевдополитиков, псевдочиновников.

Очистимся, как природа после COVID. Классная у нас будет страна!

Все буде добре. Все буде Україна.

1 июня

В Днепре сейчас ливень с грозой и молнией. Мои животные сходят с ума.

Кира взобралась мне на голову и при каждом раскате грома цепляется когтями в волосы так, будто собирается снять скальп. Это больно.

Гектор скулит и громоздится на ручки, ставит лапы мне на колени – синяки потом не сходят неделями, 45 килограммов собачка.

И я их сначала уговариваю: «Мои хорошие, не волнуйтесь, это всего лишь гроза».

Потом ругаюсь: «Слезьте с меня быстро, фу, нельзя, место».

Не работает.

А потом вдруг говорю им привычную харьковскую фразу начала весны: «Не бойтесь, это наши!»

И что вы думаете? Кира пошлепала в вольер, Гектор – на лежанку.

Успокоились. Отдыхают. Чудны дела твои, Господи.

У кого там еще сегодня ливень с грозой и молнией, не бойтесь – это наши.

26 мая

Мне вчера пришлось успокаивать несколько истерик по телефону.

Люди вернулись в Харьков и ох…ели, простите.

– Везде же говорят, что область освободили, что орков отогнали, – всхлипывает Ира, а в трубке слышны залпы орудий. – Сказали же, что тихо в городе.

Ира насмотрелась по телевизору прекрасного: в Харькове садят цветы, включают фонтаны, Терехов улыбается в только что запущенном метро.

Взяла в охапку двоих детей и рванула в родной город на уютную когда-то улицу Краснодарскую. Это Салтовка.

Нет, она, конечно, заранее подготовилась – попросила знакомых посмотреть, как там ее дом. Дом целый. «Ура-ура», – воскликнула Ира, с восторгом захлопывая чемодан где-то под Ужгородом.

– Ань, тут все грохочет, магазин полупустой, школа разбита, садик закрыт, бензина нет, я не понимаю, что мне делать, – рыдает Ира. – Я же читала ленты, и харьковчане писали, что город возрождается.

Вместо возрождающегося города Ира приехала в руины. Так ей видно, так ей слышно, так ей ощущается.

Я говорю не о ситуации в Харькове, а о восприятии, которое субъективно.

Понятия «тихо» и «громко» относительны. Для тех, кто не выезжал из города, в последнее время стало действительно тише, а для тех, кто отвык от постоянных обстрелов, этот же город звучит невыносимой канонадой.

Кстати, ни Ира, ни ее дети войну не слышали. Муж вывез их из Харькова 24 февраля утром. Да, они смотрели новости. Да, они видели фотографии разрушений. Но это лишь кусочки пазла, из которых невозможно сложить реальную композицию.

Фото: Игорь Терехов / Telegram

Например, в новостном сюжете вряд ли расскажут об усыпанных мелким стеклом дорожках почти во всех салтовских дворах. Вроде мелочь, да. Но если вы собачник, это важно.

Лене, например, неинтересна ситуация с бензином, но нужно знать, что ходит маршрутка №45. А для Саши возможность заправиться принципиальна, ему в офис через весь город мотаться.

Алла вернулась на свой первый этаж и понятия не имеет, что там с лифтами. А для Фимы, жителя небоскреба, это вопрос номер один, чтобы принять решение о возвращении, ему 55, у него одышка.

Вите кровь из носу нужен интернет для работы, иначе нет смысла возвращаться. Свете важно понимать, проверили ли саперы детскую площадку у дома, работает ли участковый педиатр и открылась ли секция по гимнастике.

Миша вернулся в центральный район города и с удовольствием описывает вкус капучино из любимой кофейни, в то время как Оксана на окраине Харькова кофе может выпить только дома, и то если включат электричество.

Я это к чему? Возвращаться или нет? Нет универсального ответа для харьковчан. Как, впрочем, и для жителей других городов, которые рвутся домой из эвакуации.

Важно понять вот что.

Ира, которая сегодня рыдает в телефонную трубку на Краснодарской, проехала больше тысячи километров, и все это время возвращалась она не в Харьков, а в 23 февраля.

В результате вместо счастья получила новые тревоги, обиды, разочарования.

Не будь, как Ира.

23 февраля 2022 года никогда не наступит. Все будет по-другому. Сначала – сложно, потом – легче, а когда-нибудь – лучше.

Чтобы не рыдать дома, постарайтесь выяснить мелкие подробности ДО того, как ехать. Все, что важно именно вам: работает ли консьержка, завезли ли инсулин, вернулись ли парикмахер, ветеринар, тренер, открылись ли спортзал, детский сад, магазин. Чем вы будете заниматься, чем сможете быть полезны городу.

Сил нам. Мира. Победы. До встречи.

9 мая

4 мая

День войны сегодня, оказывается, снова юбилейный, 70-й.

Еще вчера смеялись с другом, обсуждали, как после победы, когда вернемся домой, я заведу огромный аквариум, давно мечтала. Там будут плавать всякие яркие рыбки, ленивые улитки и витиеватые водоросли, а на дно я обязательно погружу копию крейсера «Москва». Красиво, согласитесь.

А сегодня мне в ленте попался ролик – нарезка с камер наблюдения харьковского парка Горького. Взрывы, взрывы, взрывы. В новостях, видимо, тоже показали фрагменты. Новости я уже неделю не смотрю, не могу больше.

Папа позвонил и чуть не плачет. Говорит, аттракционы и лавочки можно отстроить, но деревья…

В парке было много редких деревьев, кустарников, цветов. Прекрасно понимаю, что жизни людей важнее всего и страдать за растениями как-то вроде неудобно. Но мой 80-летний отец искренне расстроился.

Этим летом мы с ним ездили в парк Горького. Так получилось, практически случайно, мы снимались в рекламном видео – такси для людей с инвалидностью. До этого он несколько лет не выезжал на своей коляске дальше двора нашего дома.

И вот я его везу по парку, мимо новых аттракционов, кафешек, фонтанов. А он всю дорогу просит остановиться у дерева или клумбы. Он нюхал цветы, гладил кору, просил посмотреть в интернете: «А это что за экзотическое соцветие, Ань?»

И вот мы поговорили с папой по телефону, я полезла по работе в интернет и наткнулась на документальный фильм «Мариуполь. Хроники ада». Он только вышел. Просидела больше часа перед экраном в оцепенении. Вроде бы мы уже знаем все, но смотришь – и дышать невозможно.

Если у вас хватает душевных сил, посмотрите.

Вечером так и пошла гулять с собакой, состояние такое, как бетонной плитой прибитая.

Мы гуляем в живописном хвойном лесу – белки, зайцы, река с двух сторон, воздух без гари.

Вы, наверное, уже услышали в сводках новостей о ракетном ударе по Днепру.

Мы были очень близко, упали на землю. Гектор тоже лег. Харьковский пес, не забыл.

И в эту секунду я понимаю, что испытываю не знакомый страх, а дикую ярость, ненависть, злобищу.

За всех, за все, даже за этот чистый воздух, который мгновенно заполнился дымом.

Я выживу. Выживу, чтобы вернуться домой после Победы и завести большой аквариум с крейсером «Москва» на дне.

1 мая

– Да ну, какой я герой? – говорит Люда по телефону. – Просто надо же было что-то делать.

Что-то делать – это зашить незнакомому человеку разорванный осколком ракеты живот. Прямо на улице.

Люда – ветеринар. В тот день она вышла из дома, чтобы передать коллегам гуманитарку – корм для бездомных животных.

Харьков, район стадиона «Кировец».

– Ракета взорвалась в 200 метрах, – рассказывает Люда. – Мы с Димой упали на землю, а через минуту услышали крики и побежали туда.

В эпицентре взрыва лежали двое мужчин. Люда бросилась к первому и заметила характерные признаки перелома позвоночника – синяки под глазами и за ушами. Говорит, мгновенно вспомнила первый курс института – трогать этого человека ни в коем случае нельзя. У второго мужчины из-под куртки текла кровь, расстегнула,  – внутренности наружу.

В «скорой» сказали, что быстро приехать не смогут, Люда набрала номер знакомого хирурга.

– Шей сосуды, срочно! – закричал хирург. – Любым способом останавливай кровь.

Пока друг Дима бегал к Люде домой за медицинским чемоданчиком, в котором были зажимы, специальные нитки и иглы, Люда держала человеческие сосуды брюшной полости руками.

– Я ему повторяла «не умирай, потерпи, потерпи, потерпи» – вот и весь наркоз.

Мужчина не кричал, был то ли в шоке, то ли без сознания.

– Мне казалось, что это длится часа три, – признается сегодня Люда. – На самом деле все заняло четыре минуты.

Когда, наконец, приехала «скорая», девушку спросили: «Вы медик?»

Неудобно, конечно, говорит мне Люда, но я сказала «да».

– Не, ну если в моем дипломе «лікар ветеринарної медицини» прикрыть рукой последние два слова, то и не соврала вовсе.

Сегодня Люда уже может смеяться. После этой истории ее двое суток трясло, тошнило и рвало. Без остановки.

А потом она снова и снова набирала номер неотложки:

– Пациенты с Камышева, как они?

Люда рассказывает, что после шока появилась дикая тревога – занесла инфекцию, не тот сосуд пережала, что-то не то сделала, убила…

На восьмой раз дежурная в больнице попросила ее больше не звонить – «достала».

Оба пациента живы, состояние стабильное. Люда знает только, что одного зовут Саша, а второго – Назар. Но кто из них кто, не знает.

В общем, Саша-Назар, если девушка когда-то в сердцах обзовет тебя козлом или кобелем, не спорь. Потому что таки да – жизнь тебе спасла ветеринар.

И еще про Люду.

Она остается в Харькове под обстрелами, потому что у нее две собаки и четыре кота.

Она не может ездить на экстренные вызовы к животным, потому что у нее восьмилетняя дочка одна дома.

Поэтому в последнее время Люда зарабатывала на жизнь вязанием. Свитера, кардиганы, платья.

Вязала на специальной машинке. Говорит, научилась и увлеклась еще в декрете.

На днях эта машинка сломалась. Она была старая, и запчасти от нее редкие и дорогие. Люда очень расстроилась.

И вот я подумала, вдруг у кого-то есть вязальная машинка для Люды – ветеринара из Харькова, которая никакого подвига не совершила, просто зашила незнакомому человеку разорванный осколком ракеты живот. Прямо на улице.

P.S. Вязальная машинка для Люды нашлась через 17 минут после публикации, низкий поклон @Зоя Бирюкова.

Люблю вас, люди!

19 апреля

Женька пишет: «Не могу найти квартиру в Кропивницком, не сдают беженцам с собакой». Оббегала весь город, умоляет, плачет.

Ирка ночует в машине где-то под Винницей, потому что три кошки и шиншилла.

Маринка выводит своего мопса только в темное время, чтобі новые львовские соседи не увидели и не рассказали хозяйке.

У меня таких историй десятки, если не сотни.

Скажите, люди, что с вами не так?

Объясните мне, что сделает собака с вашей двушкой в хрущевке? …банет по кухне из «Града»? Запустит крылатую ракету в душевую? Что?

Болонка насыплет шерсти на ковер? О ужас! Вопрос одной влажной уборки.

Кошка зацепит лапкой бабушкину гардину? Выбросьте эту гардину на хрен. Она не стоит слез мальчишки, который, стоя на коленках, вцепился в рыжую кошку и рыдает под мамино: «Никита, сыночек, отпусти, она будет мышек тут ловить, мы не можем ее взять, нас не пустят с ней».

Что еще? Бульдог погрызет ножку стула!? Это просто нереальные масштабы катастрофы. В рейтинге п…здеца идут сразу после Бучи.

Фото: Анна Гин / Facebook

Люди, остановитесь. Бросайте вы эту свою любимую приписку в объявлениях «только без животных». Идет война, украинцы не в отпуск едут – от смерти бегут. И спасают самое дорогое – близких.

Собаки, кошки, попугаи, даже хомячки, мать их, – это история про тепло, про любовь и про хорошую семью. Я серьезно.

Безответственные не будут спасать из-под бомбежек и волочить через всю страну 12-летнего лабрадора. Понимаете? Сдайте им жилье, пожалуйста.

Когда вы гово рите: «Дети еще ладно, но собака – точно нет».

Это как вы бы сказали матери, которая стоит у вас на пороге с двумя малышами: «Ну, девочку заводите, а  мальчика не возьмем, стремный он какой-то, еще стены порисует».

Животные в семье – это всегда дети. Поверьте мне – человеку, который так ни разу и не спустился в бомбоубежище. Ни при ракетных обстрелах, ни при летающих над домом истребителях. Почему? Потому что у меня доберман. С ним туда нельзя, а без него невозможно. Вы эти глаза видели?

В 70-е годы, в третью волну эмиграции, отец провожал в аэропорту родственников. Он много рассказывал о том, как таможенники и прочие чекисты издевались над «предателями родины», отбирали и рвали книги (а выезжала в основном интеллигенция), обзывали, унижали. И он до сих пор не может забыть историю про двух левреток, которых привязали к стойке регистрации потому, что не хватало какой-то запятой в документе.

И хозяйка, говорит, рыдала так, и собаки, говорит, выли так, что все люди в зале ожидания плакали – даже мужчины. Умоляли чиновников сжалиться над этой семьей. Но нет.

Прошу вас, люди, не будьте, как те чекисты.

P.S. Мне невероятно повезло, и я буду благодарить коллегу до конца своих дней. Он просто отдал мне ключи от своей квартиры в Днепре, не спросив ни про размер собаки, ни про размах крыльев птицы. Спасибо, Руслан!

18 апреля

15 лет назад я снимала документальный фильм «Жернова». Он о событиях 1932–1933 годов в Украине.

Да, Голодомор. Но слова этого в фильме нет. Совсем. Я его даже не произносила ни разу за время съемок. Просто просила бабушек и дедушек вспомнить детство. У меня их 30. Стариков.

После выхода в эфир этого фильма меня каждый год – в ноябре – таскают (простите) по каналам с рассказами.

И вот однажды одна журналистка, которая снимала очередной сюжет к дате, говорит: «А можно я скажу, что у вас, у автора ленты, вся семья умерла тогда от голода? Это будет хорошо, для эмоционального накала».

Я тогда вообще не нашлась с ответом. Потому, что ох…ела (простите-2).

В моей семье никто не умер от голода в 30-х, но делает ли это адскую трагедию для меня меньше, чем она есть в истории человечества? Нет.

притом я когда-то написала пост о том, что 9 мая вожу своих пожилых родителей в Дробицкий Яр (мемориал жертвам Холокоста в Харькове), и получила примерно 100 сообщений с вопросами, кто из родных у меня там покоится и можно ли сделать об этом сюжет.

Я честно и радостно отвечала: «Нет, нет, мои спаслись, повезло!», но всякий раз чувствовала разочарование от собеседника. Типа – тю, ну где тогда трагизм, где «эмоциональный накал»?!

Недоумение – не совсем то слово, которым можно было бы охарактеризовать мое состояние в тот момент.

Неужели надо иметь под мемориальными плитами родню, чтобы разделять это горе? Надо непременно видеть в списках 16 тыс. убитых стариков и детей свою фамилию, чтобы возить на мемориал родителей и плакать вместе?

Я, правда, не понимала.

Вот и сегодня:

– Ань, ну напиши что-нибудь смешное, очень надо.

– Не могу, клянусь, не могу, и после Бучи не могу, и пока не освобожден Мариуполь не могу.

– А у тебя, что в Мариуполе кто-то из близких?

Нет, я не знаю никого из этого города. Я даже не была в нем никогда.

Я просто сама сейчас – Мариуполь.

Состояние – Мариуполь. Настроение – Мариуполь.

Мариуполь. Фото: Полк «Азов» / Telegram

Я не могу перестать думать о том, как какая-то Аня, моя ровесница, уже две недели живет под обломками бетонных плит, раненая, покалеченная, голодная, и у нее все дико болит, и она мечтает о смерти.

Я просто не могу перестать об этой Ане думать.

Я засыпаю с ней и просыпаюсь с ней.

Может быть, она в моей голове существует для того, чтобы не сойти с ума от мыслей о родителях на Салтовке?

Господи, помоги им, пожалуйста.

Аня, еврейка, украинка, харьковчанка, атеистка.

14 апреля

50-й день войны. Русский военный корабль, наконец, прибыл в пункт назначения. Прекрасно.

Друг прислал фотку моего дома в Харькове. Еще стоит. Я намеренно все это время не спрашивала ни у кого о своем доме. Не хотела услышать, что мне больше некуда возвращаться.

Сегодня увидела фото, разревелась.

Женщина на собачьем выгуле с грузинским акцентом говорит: «Ну чего расстраиваешься, целый же дом твой».

Мне трудно объяснить ей, что я чувствую.

Я плачу потому, что вижу эту красную кирпичную стену снова. И надпись «Стоматология» на фасаде. И покосившийся еще до войны карниз. И вон та, третья, ступенька, от которой откололась плитка. Гектор когда-то поцарапал лапу о скол, и я наклеила туда кусок резинового коврика клеем «момент».

Я плачу по своим погибшим цветам на подоконнике, по каждому магнитику на холодильнике, по детским рисункам дочери на стене, по невероятно теплому махровому халату, который висит на крючке в ванной, по плюшевому медвежонку, который остался сидеть на подушке.

Я плачу потому, что в воскресенье ко мне не придут девчонки есть мацу на «еврейскую пасху» и мы не усядемся на моем балконе с надписью «дача», шумно разливая по бокалам красное сухое вино.

Я плачу потому, что хочу обнять родителей.

Я плачу потому, что моя подруга Ира свою маму уже никогда не обнимет. А Виталик никогда не увидит кирпичную стену своего дома.

50-й день войны. Мы не плачем теперь по какой-то одной внятной причине. Мы плачем от счастья и от гордости, от бессилия и от ненависти, от отчаяния и от усталости – одновременно.

9 апреля

Невероятно символичные кадры войны, которые не были сняты.

Под Харьковом есть такие же оккупированные поселки, как киевские Буча и Гостомель. О них почти не упоминают в СМИ, думаю, на это есть какие-то тактические военные причины, не знаю. В эти поселки русские танки вошли еще 24 февраля, с тех пор связь с людьми эпизодическая. Информации крайне мало, но та, что есть, – ожидаемая: «асвабадители» грабят, бухают, убивают.

Жители иногда заряжают телефоны бензиновыми генераторами и шлют весточку близким.

Эту картину рассказал сторож дачного кооператива, в котором я часто бывала до войны.

Едет по поселку БТР, весь доверху завален коврами, телевизорами, микроволновками, мешками с одеждой. Как китайский товарный поезд – перегруженный настолько, что еле ползет. А сзади на веревочке волочет детскую машинку. Желтый электромобиль в зайчиках. Не поместился, бл…дь.

Сторож – дядька пожилой, но не сдержался, заплакал.

Мне жаль, что в этот момент рядом не было фотографа из Reuters или Associated Press. Более красноречивого кадра, иллюстрирующего миру всю суть «великой русской армии», не придумать.

Вторая история заставила разрыдаться меня. Хрупкая девушка из Чернигова, Ира. Знаю ее лично – светлая, добрая, милая девчонка. Ее доберман Зея ощенилась 1 марта в подвале дома, который уже неделю стоял под бомбежками.

Полуразрушенный, черный от гари город, нет света, газа, продуктов. На улицах – трупы людей, которые попали под минометный обстрел с баклажками воды. И вот эта девушка Ира, человечек, вынесла из подвала корзинку со щенками. И побежала. Через весь этот ад.

Спасла, представляете?!

Был бы рядом фотограф, мне кажется, этот кадр мог бы стать символом человечности. Более яркого фото, объясняющего миру всю суть украинца, не придумать.

У меня много друзей и знакомых фотокорреспондентов, фотохудожников, издателей. После Победы хочу позвать их и вместе сделать проект «Кадры войны, которые не были сняты».

Буду собирать истории для этого проекта.

P.S. Первая эйфория от того, что Ира спасла щенков, быстро сменилась у меня тревогой: куда она с ними?! Восемь маленьких доберманов, к маю это уже будут кабаны размером с бигля. А вчера Ира написала в Вайбер: «Все малыши нашли семьи!» И такие трогательные подробности – «вот этот коричневый мальчик с изумрудной ленточкой будет жить в Сумах, а девочка с розовой ленточкой поедет во Львов, а этого мальчика с голубой ленточкой ждет семья в Харькове…»

Вы слышите, варвары? Этот народ нельзя победить. Невозможно!

7 апреля

В Днепре уже час воет сирена. Тут она какая-то особенно тревожная. Звук, как будто саундтрек к фильму о Второй мировой.

Я стою возле бомбоубежища в чужом городе, курю и слушаю, слушаю, слушаю.

Помню, как в детстве иногда включали сирену. По радио (еще та пыльная коробочка, которая висела на каждой кухне) диктор пафосно объявляла: «Сегодня в московском районе города Харькова будет осуществляться проверка противовоздушной тревоги».

Я спрашивала у отца, для чего ее проверяют. Он отвечал «на случай войны» и обязательно улыбался. Его улыбка означала, что это не всерьез, это так, формальность, не о чем волноваться. И мы не волновалась.

Для нас слово «война» было каким-то устаревшим, что ли. Оно было из фильма Быкова «В бой идут одни старики», из стихотворения Симонова «Жди меня», из папиных книг Суворова на полке, из учебника истории за шестой класс, из парадов на 9 мая, из рассказов ветеранов, которые приходили к нам в школу, звеня орденами.

Когда включали сирену во время уроков, нас выводили из класса цепочкой и мы, держась за руки, спускались в спортзал.

– Внимание, эвакуация по схеме! – раздраженно командовала завуч Валентина Ивановна в крыле младшей школы. В руках она держала большой чертеж и хмурилась, разглядывая его.

А мы хихикали и топали по лестнице, как слоны. Уроки были сорваны – праздник. Классно, если сирена приходилась на контрольную по математике.

– Прикиньте, свезло 5-му «Б»! – вслух завидовали мы. Нас-то проверка застала всего лишь на безобидной ботанике. Но все равно здорово.

В спортзале было шумно, все по классам рассаживались на разложенные маты. Ну, малышня.

Старшеклассники убегали курить за теплицы.

Это был 1985 год, через 40 лет после войны.

Спустя еще почти столько же я стою возле бомбоубежища, беженка, курю и слушаю сирену. Не учебную. Настоящее предупреждение о приближающейся смерти.

Русская ракета летит прямо сейчас. В любой город, в любой поселок, в любой дом, детский сад, больницу, театр, спортзал. В любую точку на карте Украины.

43-й день войны. А я все равно иногда не могу. В это поверить.

3 апреля

До сегодняшнего дня мне казалось, что самые страшные кадры, которые видело человечество, – это черно-белые снимки истощенных до смерти детей – узников Освенцима, горы истерзанных трупов невинных женщин и стариков.

Сегодня мир увидел эти кадры в цвете.

Мир увидел Бучу, Ирпень, Гостомель. Украинские поселки после выхода «русских освободителей» – дороги, заваленные телами расстрелянных, изнасилованных, искалеченных.

Мир оцепенел. Сегодня.

Точка невозврата, казалось бы, была пройдена еще в феврале, после первого убитого ребенка.

Потом мы просто от нее отдалялись. С каждым русским снарядом нас отбрасывало на километры от этой точки невозврата.

После каждого разрушенного дома, после каждого умирающего в холодном подвале старика, после каждой ракеты, брошенной в роддом, детский сад, больницу, после бомбы в мариупольском театре, рядом с огромной надписью «Дети».

Фото: Zelenskiy Official / Telegram

Но, думаю, именно сегодня в Украине «умер» последний пацифист. После этих кадров не осталось человека с синим паспортом, который был бы способен заговорить о каком-либо прощении или примирении с «русским миром».

Эти кадры будут помнить наши правнуки. Они войдут в учебники истории. Несмотря на то, что Facebook их сегодня стыдливо банит как «неприемлемый контент».

Уверена, настоящий «неприемлемый контент» вы получите уже к Новому году. Когда выжившие украинские дети будут писать письма в Лапландию и загадывать не новый смартфон или гироскутер и даже не мир во всем мире, а – сжечь дотла соседнюю страну, стереть с лица земли.

2 апреля

То, что мы не «братья», было понятно еще задолго до войны 2014 года. Помните, когда мы впервые поехали отдыхать к Красному морю. Когда в девять утра обязательно какой-нибудь Олежек из Тулы уже стоял на карачках и блевал в бассейн.

Никогда не забуду четырех барышень из Воронежа, которые так ни разу и не вышли на пляж. Мы уходили – они бухали, возвращались – они бухали. Учительницы младших классов, кстати. К вечеру педагоги теряли человеческий облик.

притом была Оля, которая вечно орала дурниной в туалете: «Эс-пэ-бэ!»

За русских там всегда было немножечко стыдно. Не как за старшего брата-хулигана, а как за дальнего родственника-дебила.

Скандал на ресепшен – русские, разборка в ресторане – русские, сп…здили халаты из номера – русские.

Мы уже тогда пытались открещиваться. Помните? Всегда на вопрос «Фром раша?» мы оживленно махали руками: «Но, но, но – Юкрэйн!»

Да, это было понятно давно. Но теперь… Чем больше слышу диалоги российских пленных с родными, тем очевиднее – мы с разных планет, у нас отличаются ценности, ментальность, эмоциональный интеллект.

– Пап, я в плену.

– Подожди, я дам трубку маме.

Я пытаюсь понять, чисто антропологическое любопытство – как такое возможно? Твой сын звонит из плена, а ты что? Занят? Играешь на балалайке? Собираешь матрешку? Смотришь 176-ю серию «Возвращения Мухтара»?

У меня папа начинает вырывать у мамы трубку на первой минуте разговора: «Дай мне, дай мне, мне важное спросить. Ань, в Днепре похолодало, ты там не мерзнешь?!»

А я звоню три раза в день и не из плена, прости, Господи.

– Мама, мы тут мирных убиваем, слышишь!

– Тебе там уже голову задурили, да?

Мне все время кажется, что это монтаж. Что так не может быть.

Мама мне сегодня говорит: «Анечка, нам пенсию дали авансом за апрель, научи меня, как тебе переслать».

Маме 82 года, и когда она говорит это, я слышу в трубку взрывы у них за окном.

Папа каждый день выясняет, не болеет ли Саша, появились ли у Гектора друзья, не закончились ли у Киры орехи, которые она так любит.

Кира – это птица, попугай. Папа беспокоится из осажденного Харькова, как кушает мой попугай. Это в наших семьях нормально.

– Мам, узнай в части, что мне будет, если я сам сдался.

– Я звонила в часть, они там трубку не берут.

Трубку не берут, понимаете. Х…ли, после обеда наберет еще раз, ну, или завтра, че. А лучше с понедельника.

Какого сочувствия или понимания мы ждали в первые дни войны? Эта тетка, у которой в военкомате трубку не берут, – она, что ли, пожалеет девочку, погибшую в Мариуполе от обезвоживания? Если ей на собственного мальчика плевать.

Честно, раньше думала, что нас отличает отношение к алкоголю, к работе, к свободе. Оказалось, есть более прозаичное мерило – отношение к близким.

– Света, нас тут убивают, но я сп…здил тебе кофемолку и тостер.

– О, классно.

1 апреля

Посмешу вас немного сегодня.

Корм, который Гектор ел в мирное время, сейчас пропал, не завозят. Купила что-то похожее по составу. Но доберманы, кто в курсе, – это вечные аллергики, чуть что-то не то сожрал – капец.

В общем, простите за подробности, прижало парня ночью, в комендантский час.

А в Днепре тероборона бдительная – как стемнеет, они с фонариками прям свиньей идут по району.

Молодцы.

Но у нас вариантов нет, эта лошадь на пеленочку не сходит, еще раз сори.

Короче, вышли.

Минуты через три из темноты крик: «Стоять!»

Я в ответ кричу речитативом: «Мальчики, паляниця, у собаки срачка, не стреляйте!»

Пауза секунд 10, потом такой раскатистый мужской хохот: «А звати його Сірко?»

30 марта

Мне жаль, что я никогда не была в Мариуполе, правда. Кто-то выставил фото довоенного города.

Он красивый. Мечеть, сад, набережная, центральная площадь с подсветкой.

Почему-то была уверена, что это серый промышленный, портовый город.

Я была в Стамбуле и в Праге, в Риме и в Тель-Авиве, в Вашингтоне и в Берлине, в Кракове, в Афинах, в Дели, в Венеции. Я была даже на острове Ньюфаундленд, а в Мариуполе не была никогда.

Мне так жаль.

Я не была в Чернигове, в Тернополе, в Сумах, в Хмельницком, в Житомире, в Виннице…

Я ездила смотреть Ниагарский водопад, Мертвое море, Большой каньон, а озеро Синевир не видела ни разу.

Только сегодня я узнаю свою страну. И, к сожалению, по сводкам новостей.

29 марта

Вопрос коммуникаций. Или «Не бесите Славика».

Как пиарщик со стажем, позволю себе пояснить, почему сейчас многие свои друг друга не понимают, раздражаются, злятся и даже ненавидят.

По сути, весь вопрос в формулировках. Чаще всего.

Вот человек, назовем его Славик, остался в городе, который бомбят и обстреливают. Причем остался со всей семьей и даже с маленьким ребенком. Славик взрослый, полноценный, неглупый мужик. Он остается в городе сознательно, у него есть причины. И вот уже месяц Славик получает десятки сообщений от друзей и знакомых с лозунгами: «Выезжай! Вывези хоть семью! У вас там п…здец, почему ты не выезжаешь?!»

На 35-м подобном сообщении Славик начинает буквально ненавидеть этих уже «когда-то» близких людей, посылать на х…й, банить и блокировать.

Почему? Объясню с точки зрения коммуникаций.

Что хотят сказать знакомые Славика:

«Мы очень переживаем. Мы хотим, чтобы ты и твоя семья спаслись. Мы думаем о тебе. Нам страшно за тебя». 

Что читает Славик:

«Ты идиот, если ты там сидишь. Ты не жалеешь собственного ребенка. Тебя там бомбят, ты вообще в курсе?»

Как это исправить: 

Здоровое сообщение Славику должно содержать слова об уважении и конкретной помощи.

Примерно так:

«Я уважаю тебя и твое решение, каким бы оно ни было. Хочу, чтобы ты знал, я всегда готов тебе помочь. У меня есть друг, который сможет вывезти вас, если ты передумаешь».

Слова уважения и факты о реальной помощи.

Только это даст Славику понимание, что он не один, что его ценят, за него переживают. А не задрачивают, простите.

Или пусть будет, условно, жена Славика – Лена, которая уехала в Прагу, успокоилась, устроила детей в школу и шлет вам фоточки пражских фонтанов.

Вы пишете ей: «На хрена ты мне это шлешь, бл…дь, в подвал?!» А Лена искренне не понимает, почему вы злитесь.

Что хочет сказать Лена: «У меня все хорошо, я выбралась, порадуйся за меня, ведь раньше так и было».

Что читаете вы:

«Мне уже плевать на войну, на смерти и разрушения и на тебя в подвале тоже».

Как это исправить:

Вы: «Я рада, что ты в безопасности, но пока не готова любоваться видами Праги, архитектурой, цветами, устрицами и вином на твоем столе – уверена, что поймешь».

Лена: «Я знаю, что ты испытываешь, оставаясь под обстрелами. Этими фото я хотела поддержать тебя, показать, что мирное небо рядом. Прости, если тебя это сейчас обижает, я пойму».

То есть схема коммуникаций с близкими, в каких бы обстоятельствах они ни находились, должна быть выстроена по формуле: уважаю тебя и твое решение/понимаю, что ты чувствуешь/могу помочь так-то.

И тогда у друзей останется шанс оказаться за одним столом, отмечая Победу, а не в черных списках телефонных книг друг друга.

P.S. Если кому-то этот текст сейчас кажется неуместным, это нормально, я это понимаю. Простите меня. Обнимаю.

28 марта

27 марта

Мои друзья, знакомые и близкие теперь есть на всей планете. География беженцев уже добралась до Мельбурна. И знаете, что? Все, ровно все, говорят и чувствуют сегодня одно и то же. Просто можно составить тест на украинца.

Вы украинец, если:

1. Больше всего на свете вы хотите домой.

Даже если вы сейчас в шикарной Вене или в величественной Праге, в роскошном Лондоне или в восхитительном Стамбуле – вы хотите домой. В хрущевку, в коммуналку, в недостроенный дом – не важно. И пусть бабки ворчат под подъездом и сосед, как олень, паркуется, и медицина не безупречная, и дороги не слишком ровные – пофиг. Домой!

2. Вы гордитесь своей страной и армией так, как никогда не гордились собственным ребенком.

Даже если ваш сын победил в 43 олимпиадах по математике, а дочь переплыла Ламанш. Нет, они, конечно, умнички, но вам хочется встать и выровнять спину, только когда смотрите ролик з хлопцями у пiксельному камуфляжi. И да, вы теперь плачете на словах «Душу й тiло ми положим за нашу свободу» всякий раз, когда играет гимн Украины.

3. Ничто не радует вас так, как видео горящей вражеской техники.

Даже если до войны вы проповедовали мир во всем мире, занимались йогой и постили котиков: Самолет горит – круто! Даже если вы никогда не ругались матом, были директором библиотеки, а от слова «хер» падали в обморок: танк подбит – ох…енно! Вы пересматриваете эти моменты десятки раз, и вам абсолютно – совсем, ни капельки – не стыдно.

притом вы испытываете жуткий страх, невероятный гнев и ужасное личное горе от каждой потери.

Но. Вы ни на одно мгновение, ни на одну секунду не сомневаетесь в нашей Победе.

Да. Мы украинцы. И мы – победим!

23 марта

Буду потихоньку смешить вас, как велят психологи. Димка говорит, даже в бомбоубежищах люди хотят улыбаться…

Решила Аня погулять с собакой по набережной величественного Днепра. Подышать его воздухом, полюбоваться архитектурой, ну и носков-трусов купить, че уж там скрывать. У меня-то из белья только купальник.

Я живу где-то на окраине города. О степени моего топографического кретинизма друзья слагают легенды. Я вот за неделю так и не поняла, на каком я берегу – на левом или на правом.

Валик говорит: «Тю, так посмотри, с какой стороны у тебя Днепр». Посмотрела. Сука, с обеих! Вот так едешь по мосту: и тут река, и там река, прикиньте.

Ну ладно, я из Харькова, мы не сдаемся. Так и сказала в Google-карту: «Любая набережная, Днепр».

Эта дурная баба в моем навигаторе – точно русский командующий, клянусь вам, она вела меня на Чернобаевку.

15 раз налево, 42 направо, семь – съедьте с кольца, восемь – развернитесь. Плюс два тупика по дороге.

Еду и повторяю «па-ля-ни-ця», потому что если кто-то следит за моей траекторией, меня не спасут ни харьковские номера, ни харьковское «шо». Так хаотично могут перемещаться только гости из Саратова.

Через 20 минут этого квеста-путешествия доберман на заднем сиденье начал выть от безысходности. И тут, естественно, блокпост.

Хороший мальчик попался, очень добрый. Улыбнулся так понимающе и махнул рукой куда-то в сторону Гренландии, мол, там набережная.

И мы доехали.

Днепр тут очень большой, широкий, «реве та стогне».

И люди потрясающие. Гектор столько комплиментов наслушался, что даже походку сменил – перешел с привычного галопа на степенный аллюр.

Пара с ребенком остановилась в 10 метрах от нас, я судорожно пытаюсь их обойти, а они кричат: «Мы вас ждем, хотим с красивым доберманом сфотографироваться!»

Шок-контент, как говорит моя дочь. Признаюсь, в Харькове такого никогда не было.

На парковке я увидела девушку и зависла, смотрю на нее и не могу понять, что меня обездвижило.

Оказалось, она накрашенная. Просто макияж – ресницы, брови, губы. Честно, ощущение, что человек не из машины вышел, а из параллельной реальности.

Подумала: хорошо, что я расческу взяла и расчесанная.

притом я научилась по тембру маминого голоса определять степень мощности обстрелов на Салтовке. Сегодня мама улыбалась и пекла шарлотку. Значит, относительно тихо.

Папа говорит: «Скоро победа, я чую». А у этого старого еврея чуйка что надо.

Ладно, поеду я назад. Блин, надо было хлебные крошки сыпать из окошка. Бабу в навигаторе включать страшно, опять потащит в Чернобаевку.

P.S. Подарю навигатор – только для граждан РФ.

22 марта

20 марта

Посмешу вас немного, простите. Психологи говорят, это сейчас нужно.

Заглянула в сумку, которую собирала под бомбежками, , прикиньте, – купальник! Вот что должно быть у человека в голове? Опилки? Не взяла ни штанов, ни свитера, зато, бл…дь, купальник.

Где я собралась купаться? В Полтавском море?

Когда мы выезжали, то планировали ехать в Полтаву, но не туда свернули.

На Днепре еще лед стоит, ночью -12 ºС, но если что, я готова – поела и в купальнике.

Главное, Гектора собрала безупречно: и куртку взяла, и мяч, и два поводка на всякий случай.

Кирюхе сложила отдельный пакет с орехами. А себе купальник – пловчиха, …бтыть.

Кстати, Кира сегодня удивила. Вообще алохвостые жако невероятно капризные в еде: это я ем, это не ем, это вышвырну из кормушки, оно плохо выглядит. Банан только желтый, никаких коричневых пятен, фи.

После того, как Кира отобедает, из ее тарелки можно еще стаю голубей накормить до отвала. Но в условиях войны птичка перешла в режим экономии, сегодня смотрю, взяла в лапу вчерашнее (!) яблоко, хрустит, аж причмокивает.

Вспомнила свою тетку, которая, уезжая в отпуск, оставила мужу список на четыре листа: чем и как кормить их суперпородистую кошку. Там было расписано, у какой конкретно торговки на рынке брать для Багиры творожок, а у какой – свежую рыбку.

Дядя Гриша, надо сказать, был любителем выпить, ко всему еще жена уехала – в общем, в тот список он и не глянул.

Картину, которую тетка застала в день приезда, она помнила до конца дней. Сидит над мусорным ведром бухой дядя Гриша, чистит картошку, а суперпородистая Багира на лету хватает лапой очистки. И ест.

Смешно, ага. Смешнее только мой купальник.

P.S. Сегодня познакомилась с такой светлой женщиной, гуляли на собачьей полянке. Она все про Харьков расспрашивала, очень сопереживала. Вдруг у нее зазвонил телефон, она аж подскочила: «Это муж! Он в ВСУ, сейчас в Ахтырке».

Трубку снимает, а мужской голос говорит: «Привет родная, хочешь, анекдот расскажу?!»

Анекдот. В Ахтырке.

Я подумала, может быть, правы психологи и улыбаться все-таки нужно. Даже сейчас. Именно сейчас.

19 марта

Я помыла машину.

Вот так, буднично: «Верх? Салон? Воском покрывать?»

Я онемела в ответ.

– Не знаю, просто помойте.

Смойте грязь харьковских разбитых дорог, гарь от бомбежки на Валентиновской, пыль бесконечного пути на Днепр.

В домовом чатике пишут «тут какой-то неуправляемый доберман во дворе появился». Наташка показала – соседка, с 2014-го волонтерит.

Ага, я приехала обессиленная совсем, похудевшая сильно. Гектор напротив, бодрый на стрессе, суетной. Таскал меня по двору, как бессмысленный грузик на том конце поводка, жуткое зрелище.

Сейчас нормально. Слушается, рядом ходит, в глаза снова стал смотреть, понимает.

Только встает рано. До конца комендантского часа еще минут 40. Уговариваю его, объясняю. А он, как щенок, тащит к двери поводок и мяч, сидит, плачет.

Кирюха из словосочетания «русский военный корабль иди на х…й» научилась говорить только «русский». Сидит на жердочке, деловая: «Кира – красавица», «вкусный орешек», «дай поцелую», «почеши клювик», и вдруг х…як: «русский!».

Facebook забанил мои последние публикации за «разжигание ненависти», вынес два предупреждения, поэтому я теперь сделалась доброй и ласковой.

Димка попросил поискать в Днепре скотч определенного цвета, оббегала полгорода, пока поняла – сегодня суббота. Выходной! Ругалась матом, а потом вспомнила – я же добрая.

Еврейская община предложила вывезти моих стариков из Харькова на специальном реанимобиле.

Час уговаривала отца – спокойно, аргументированно – не сработало.

Он переживает за лебедей в гольф-клубе. Кто же их там покормит?

В новостях показали мужика, который пешком вышел из Гостомеля (или из Бучи, не помню) и вывел двух коров. Коров!

Анька рассказывает, что на границе бегают кролики и ползают черепахи, скачут шиншиллы, мяукают коты, лают собаки разных пород. Бросили.

Мне пока очень трудно делать две вещи: читать про Харьков и отвечать на звонки голосом. Писать могу, а вот так, чтобы просто поп…здеть по телефону, – невыносимо.

Мои статьи перевели на польский, словацкий, чешский, немецкий. А я все равно борюсь с популярным сейчас синдромом «недостаточно делаю для победы».

Чувство вины впилось, въелось, пустило корни. И еще это – я помыла машину. Теперь она снова белая, и мне должно быть приятно, но нет.

Я хочу домой.

Хочу в свою постель, хочу мамин пирог, хочу бокал вина с девчонками. Хочу проспать на работу, завалить проект, переживать о правках к тексту. Забыть маску и чертыхаться в магазине об этом. Потерять ключи, наехать на гвоздь, наорать на Сашку, что снова не вынесла мусор.

Господи, хочу видеть котиков в ленте (я это сказала?!), хочу злиться на «Вы» во множественном числе с большой буквы, хочу поругаться с парковщиком.

Женщина с балкона первого этажа сегодня кричит мне: «Прячьтесь, тревога!» Я ей отвечаю: «Да ничего, мы из Харькова». А она говорит: «Деточка, я из Донецка».

Жить и дышать заставляет одно – вера в победу. У нас можно отнять жизнь, дом, мечту, надежду.

Можно разбить сердце, истерзать душу. Но невозможно лишить главной человеческой ценности – свободы. Поэтому мы победим. Цена будет очень высокой. Но мы все равно победим.

13 марта

Люди, украинцы, нация. Я хочу обратиться к каждому, кто меня читает.

Всего несколько дней назад мы отчаянно писали своим родственникам в Россию, не достучались. Но друг до друга-то мы достучаться способны?!

Уверена, что да.

Есть вещи, которые мы совершаем в панике, в стрессе, на эмоциях. Есть, правда, и люди, которые неадекватны, извините, по жизни, независимо от обстоятельств. Трусы, мерзавцы, моральные уроды. Но их мало. Мой текст для всех, кто не относит себя к этому меньшинству.

Первое – «Помощники».

Вот это: срочно держи (список из 100 позиций лекарств), я, если что, сброшу деньги, но ты, если что, звони Лене/Кате/Мише, они там знают, что, куда, кому…

Внимание, друзья: «если что» в Украине уже наступило!

Вы или самостоятельно помогаете, или не мешаете – третьего варианта больше нет. Потому что, когда хватаешь этот список (один из десятков, кстати), оказывается, что Лены/Кати/Миши или не существует, или список уже дважды кто-то закупил, или еще какая-то неведомая херня.

Пожалуйста, не делайте этого, не будьте помощниками в кавычках, лучше вообще не будьте участниками этих процессов – вы реально, по-настоящему мешаете.

Второе – «Уезжающие».

Ребята, я совершенно точно не вправе осуждать перепугавшуюся мать из относительного мирного города Днепра или похожего, которая увозит детей из страны. Мериться страхом или тревогой глупо.

Но я хочу сказать, что будет честно, справедливо и, не знаю, человечно, что ли, если вы будете выбираться из Украины своим ходом, а селиться у родных и друзей. Не занимать места в эвакуационных поездах и в палатках для беженцев. В Днепре работают магазины, аптеки, заправки и даже кофейни. Вам не надо бежать от бомбежки в прямом смысле слова «в чем есть», схватив только ребенка в руки. Вы можете спокойно собраться, выстроить логистику, найти жилье.

Пожалуйста, не отнимайте шанс у тех, кто реально остался без дома, одежды, еды, денег.

Третье – «Уехавшие».

У меня много знакомых харьковчан, которые с детьми выехали из Украины в Польшу, Словакию, Чехию. То, что пишут и рассказывают они о некоторых наших соотечественниках, заставляет испытывать испанский стыд. В Испании, кстати, тоже.

– Вы что даете мне бэушную куртку?! Заберите себе, не надо таких подачек.

– Я не собираюсь жить на вокзале, дайте мне отдельную квартиру, я беженка!

– Говорите со мной по-русски, вы же русский знаете.

притом пьянки, гулянки, хамство.

Я вчера писала большую статью для польской газеты Wyborcza, где в рассказе о лицах войны мне пришлось капслоком извиняться за таких украинцев. Потому что реально стыдно. Пожалуйста, остановитесь, нам никто ничего не должен, говорите европейцам спасибо столько раз, сколько сможете.

Четвертое и пока, надеюсь, последнее – «Оставшиеся».

Злобные настроения людей, которые остались в своих городах под бомбежками, стали потихоньку проникать в ленты еще несколько дней назад. Сегодня можно увидеть уже пропитанные откровенной ненавистью посты в стиле «вы сбежали, вот сидите там в своих сытых местах и не п…здите, и не спрашивайте, как мы тут, мы тут вас всех переживем».

Ребята, не надо!

Как психолог, скажу: злиться сегодня – это хорошо, вы не накапливаете стресс, который потом перерастет в хронические болезни. Злитесь! Но на врага, хорошо?!

Украина сегодня как никогда едина, где бы кто ни находился. Каждый имеет право на эмоции – на боль, переживания, истерику, на желание вернуться домой. Не надо лишать своих такого права. Никто никогда не знает, в чьей душе больнее, чернее и насколько высок порог страха.

Пожалуйста, давайте направим личную злость в одну сторону – в сторону Российской Федерации и преступного режима безумца Путина.

Мы всех победим. Слава Украине, слава нашим воинам, слава каждому достойному человеку на земле, кто противостоит сегодня империи зла. Простите за пафос, но это правда.

9 марта

Так, все, я взяла себя в руки, перестала рыдать и снова могу убивать. Моя дочь лепит вареники для ребят из теробороны, а я страдаю о своем разорвавшемся сердце, это неправильно.

Сегодня утром вдруг осознала, что никакой я не маленький человек, а большой и даже огромный, я все могу. Видимо, мне нужны были эти несколько дней слез и бессилия, чтобы родиться заново.

Доберман перестал дрожать и первый раз за две недели уснул не у меня на руках (45 кг лошадь), а на полу, на коврике. А Кирюха сказала свои первые, после взрывов 24 февраля, слова. Встала такая, перья почесала и говорит: «Привет, дай орешек». Будто она не из Сталинграда птичка.

В Днепре у меня появился свой собственный ангел-хранитель и еще много потрясающих людей.

Город я еще толком не видела, но обязательно увижу, он мне уже очень нравится.

А к восьми утра сформировался целый список лекарств, которые надо найти, купить и передать в Харьков. Это что-то необычное – то, что волонтеры, скорее всего, не везут, например, жидкость для линз.

А знаете, как это важно! Я вот свои очки про…бала в бомбежке и жила кротом, пока добрые люди не дали мне хоть какие-то очки. Диоптрии не мои, но я все же могу сесть за комп и писать.

Кто-то сказал недавно: «Слово – твое оружие». Осознала это только сегодня, когда перестала рыдать и прочла в мессенджерах сразу три просьбы от разных европейских изданий написать эссе о военном Харькове.

Конечно, я напишу. И раз я снова могу убивать, а слово – мое оружие, то, друзья, коллеги, журналисты, – я к вашим услугам.

Будем жить. Будем побеждать. Будем отстраивать.

5 марта

Никогда никому, даже заклятому врагу, не пожелаю выбирать между ребенком и родителями.

Это мой персональный ад, чистилище, которое теперь всегда будет со мной. На земле и на небе, в войне и в мире.

В будущий фильм об этой войне обязательно должен войти эпизод из обыкновенной квартиры спального района Харькова, где мать и дочь под грохот взрывов воют, заглушая сирены воздушной тревоги. Одна на коленях, сдавленным криком: «Прости», вторая, сгорбившись, тихим стоном: «Выживи».

Я держалась девять дней. По-разному, волнами, как все теперь. Страх, гнев, вера в победу, дикая усталость, отчаяние, и так по кругу.

Окончательно меня сломали истребители. Этот жуткий нарастающий свист в ночном небе – машина, швыряющая смерти наугад. Удары в соседние дома и подъезды, пожары, разрушенные дома, судьбы, жизни, мечущиеся на улицах собаки и кошки, плач детей из подвалов и человеческая нога, прилетевшая во двор.

Я восхищаюсь теми, кто бесстрашен. Я сдалась. Больше не могла смотреть на свою запуганную, похудевшую на 10 кг дочь, которая забивается в угол при каждом громком звуке.

Это невыносимо.

Удивительно, но в каких-то 200 км от Харькова – тишина. Нет, тут тоже война, но другая. Сегодня одна женщина сказала, что люди тут не ходят на работу – боятся.

Я не сдержалась, каюсь, говорю: «Господи, чего здесь бояться?!» Она не поняла меня, плечами пожала и пошла.

Мне удалось спасти ребенка, собаку, птицу. Душу не спасти никогда. Эта черная дыра не затянется, даже если все закончится завтра и хорошо.

Я оставила родителей. В Харькове-Сталинграде. Лежачего отца и маму, которым по 80 лет. Бросила свой город.

Да, еды и лекарств под бомбежками притащила на полгода вперед, да, звоню, да, стараюсь не рыдать. Не получается.

Дочь уже улыбается и ровно дышит.

А я.

Я перестала отвечать в мессенджерах, вы спрашиваете: «Как ты? Жива?» А я не могу собраться с духом, чтобы ответить. Мне кажется, я умерла.

Facebook:

– Не плачь, доча, у нас все хорошо, мы с папой в карты играем, я его только что дураком оставила, не плачь, у нас вроде чуть меньше бомбят сегодня в микрорайоне и снег пошел, представляешь!

Я люблю тебя, мам.

28 февраля

К моему дому «прилетело». Харьков, Салтовка – спальный район. Звук был ужасающий, первая реакция – шок. Собака воет, птица орет, стекла дрожат.

Через минуту успокоились, рискнула выглянуть в окно – торчит не из дома, из асфальта. Уже легче.

Чуть позже друг объяснил: это не ракета, а ее часть. Жопа, хвост, «ступень» по-военному.

Не знаю, прав ли он.

Журналисты попросили снять видео, вышла на улицу. А возле этой жопы прямо карнавал, селфи-пати – не подступиться. Как быстро мы привыкли к войне, однако.

Оказалось, жопы целых три, все торчат из асфальта. Две – на пешеходных тропинках, одна – на проезжей части. Все под окнами многоэтажек.

Пятый день ужаса в моей стране. Взрывы, залпы, пожары, разрушения. Смерть. Невероятная гордость за своих и нерушимая вера в победу.

И главный вывод этого дня. К сведению оккупантов: адская ненависть вытесняет животный страх после первой же ракеты под окнами. Пусть даже и ее жопы.

И если нам, мирным, больше не страшно, то представляете, какой дух у наших ребят на передовой?!

Русский военный корабль, п…здец тебе.

26 февраля

Моему двоюродному брату Алексею. В Новосибирск.

Привет, Леш. Это я, твоя маленькая смешная сестренка из Харькова. Помнишь, как вы с мамой приезжали к нам в гости и мы гуляли по парку Горького? Взрослые не разрешали нам по второму шару сладкой ваты, и мы прятались за кустами сирени возле «Чертового колеса», ели одну на двоих.

Я помню. И липкие руки от ваты, и сумасшедший запах сирени.

Сегодня в Харькове пахнет гарью. А парк Горького абсолютно пуст, дети теперь живут в бомбоубежищах.

Леш, мы не говорили с 2014-го, с тех пор, как я стала «хунтой». С тех пор, как ты принял «распятого в Славянске мальчика» за аксиому. Я пыталась объяснить, что это невозможно.

Что, если бы в любой европейской стране такое произошло (на полной людей площади распяли ребенка! ты только вдумайся!), – были бы фото и видео, со всех концов света ехали бы съемочные группы и выступали бы с заявлениями все омбудсмены мира.

Но корреспондент российского канала просто взяла интервью у «свидетельницы» распятия, покачала головой и пошла снимать следующие сюжеты. Подумаешь, да мало ли трехлетних мальчиков в Украине распинают.

Леш, ты слышишь меня? Человек с мало-мальски критическим мышлением не может такое «схавать», понимаешь? Он даже канал с таким адовым говном смотреть не будет. А ты смотришь. Вы смотрите. Восемь лет смотрите.

Знаешь, за эти годы моя дочь, твоя племянница, окончила русскоязычную школу в Харькове и україномовний университет во Львове. Половину лекций она слушала на английском. Иногда я захожу к ней в комнату, резко достаю наушники и спрашиваю: «На каком языке ты смотришь этот фильм?» А она растеряно хлопает глазами. Забавно.

Русский, украинский, английский – им без разницы. Языки для них, 20-летних украинцев, –  удобный способ коммуникации, а не предмет политических спекуляций. Скажи, здорово!

Всего 50 часов назад моя дочь собиралась ехать в Киев на классные, крутые курсы по пиару. А сейчас она сидит в подвале. Каждые полчаса мы шлем друг другу сообщения «Как ты?» и обязательно «Я люблю тебя». Ты ведь тоже любишь свою дочь, Леш, правда?

Я не спускаюсь в подвал потому, что у нас большой пес – доберман. Он очень добрый, но я не могу с ним пойти туда – там дети, маленькие собачки, кошки. Не хочу пугать их, там и без добермана слишком много страха.

В понедельник я накупила кучу книг по сценаристике, аж 14 штук, прикинь! Это настоящее сокровище, лежат сейчас у меня на столе. Читать пока не могу. Нюхаю. Ты любишь запах книг, Леш? Я обожаю.

Знаешь, я давно мечтала писать сценарии и вот, наконец, решилась. Придумала историю для подросткового сериала, он о фейковой виртуальной жизни в соцсетях. Продюсеру очень понравилась идея. Сегодня у нас должен был быть «питчинг» (так в киноиндустрии называют презентацию нового фильма).

Но сейчас я заклеиваю окна. Крестом. Постоянно идут сообщения о бомбардировках. Я должна тебе признаться, Леш, мне очень страшно. Очень. За окном гремят залпы орудий. Многие мои друзья перешли в стадию холодной ненависти, справедливую жажду мести. А я застряла в страхе, стыдно.

Ну ты же меня знаешь, я даже таракана никогда не могла убить, он же «тоже живой». Вы с Ленкой всегда надо мной смеялись.

Леш, я вчера, дура, поперлась с собакой в лес, мне хотелось, не знаю, вдохнуть воздуха, что ли.

Хвойный лес – мое место силы. Начался обстрел, я упала на снег и пыталась накрыть собой пса, он уворачивался, думал, мы играем.

Надеюсь, мама не узнает об этом случае. Эти три минуты на снегу я думала о дочери, о родителях и о том, что так и не успею написать тебе письмо.

Мы выбрались. И хочу сказать тебе, Леш. Я уверена, что очень скоро ты, вы, вы все прозреете.

Вашего безумного президента прикончат свои же, это очевидно. Во-первых, дворцовые перевороты у вас в крови как единственно верный способ поменять ход истории. А во-вторых, какой-нибудь ваш олигарх, потерявший свои активы на санкциях, просто перейдет из стадии страха оказаться в застенках НКВД в жажду мести за свое бабло.

И тогда в ваши эфиры придут адекватные люди. Не знаю, Макаревич или Ахеджакова. И, наконец, «по телевизору» скажут правду.

Мне кажется, ты заплачешь, Леш. От ужаса того, что вы все натворили. Но будет слишком поздно. Российский флаг – это уже позорное клеймо, мир уже ненавидит вас всех.

Ладно, мне нужно бежать. Опять идут сообщения о приближающихся бомбардировках. Гремит совсем близко с моим домом. Выйду хоть к шахте лифта, пишут, что там надежнее. Доберман только упирается, не хочет идти.

Леш, если ко мне в окно залетит ракета, я хочу, чтобы ты знал – это ты убил меня. Ты убил свою смешную сестренку их Харькова, с которой прятался за кустами сирени и ел сладкую вату. Одну на двоих.

24 февраля

– Как вы там?

Сегодня в любом городе Украины этот вопрос звучит из каждой телефонной трубки. Связь пока есть. Сбоит, но есть.

Друзьям, которые беспокоятся в разных концах света, я расскажу, как мы тут. В Харькове. В спальном районе города, который ближе всего к границе с РФ.

В 5.00 город проснулся от залпов орудий. Не было сомнений – началось. На грозу эти звуки совсем не похожи. Я вышла на балкон – окна слегка дрожали, во рту появился металлический привкус. Думаю, это привкус страха. Я его помню с 2014-го.

Собрала собаку, и в 5.30 мы с Гектором вышли из дома.

В 5.30 – машин на дорогах было уже, как в час пик. Из подъездов жилых домов выходили и выбегали люди с чемоданами, грузились в машины, плакали дети.

Абсолютно кинематографический сюжет. Сон. Сюр. В голове одна мысль – этого не может быть, просто не может быть.

Может.

Мы поехали с Гектором в заброшенный парк, мы всегда там гуляем по утрам. Он, кстати, символически называется «Парк Победы».

Я хотела купить сигарет на заправке, но там была очередь из 50 автомобилей.

Мы растерянно бродили по парку, вокруг громыхало. Пес, как маленький, жался к моим ногам. Огромный грозный доберман.

Я не знаю, не отличаю залпы. «Грады»? Танковые снаряды? Авиабомбы? Ты это слышишь, но не понимаешь, куда смотреть. Идти? Падать?

Позвонила моя 82-летняя мама. Плачет.

– Анечка, бегите! Хоть куда-нибудь подальше от границ.

В 5.30 она еще не знала, что гремит и в Киеве, и в Днепре, и в Одессе.

Да и дороги уже были загружены, на всех выездах из города – многокилометровые пробки.

Некуда бежать, мам. Да и незачем.

В 7.00 повсюду уже стояли огромные очереди – в банкоматы, в магазины, на заправки.

Я поднялась домой и попыталась успокоить дочь.

– Ты говорила, что такого не может быть, мама!

Да. Я так говорила. Так говорили и думали миллионы людей. Не только в Украине.

Никто не верил, что такое возможно. В ХХI веке, в 2022 году.

Сейчас в моем микрорайоне закрыты аптеки, почта, сигаретные киоски, мелкие магазины. А у тех, которые работают, собралось огромное количество людей. Я тоже стала в очередь.

Стоим молча, только вздрагиваем от залпов. Я стою тут, потому что у нас с дочкой в холодильнике, как назло, «шаром покати», как говорит мой папа.

Папе, кстати, с утра плохо, слабый, дышит тяжело, лежит, не встает. Хрипло так по телефону спрашивает:

– Чем я могу вам помочь, доченька?

Ничем, пап. Ничем.

Если можете, попытайтесь с мамой отвлечься – включите светлый фильм или возьмите добрую книгу. Если можете.

Сейчас начало второго, день. Громыхает раз в час или чуть чаще. Залпы то большей, то меньшей мощности.

Сашка нашла адрес ближайшего бомбоубежища. Надо бы туда сходить, проверить, а ноги не идут.

Вся моя семья тут, в Харькове. И, наверное, как и все украинцы сейчас, мы скролим ленты новостей.

Пытаемся «не паниковать и трезво оценивать ситуацию», как рекомендуют чиновники.

Разрыдалась я сегодня только один раз – в этой бесконечной очереди, когда увидела, как от очередного залпа орудия бросилась на проезжую часть рыжая дворняга. Перепуганная, не понимающая, что происходит. Кажется, у нее в глазах застыл один вопрос: за что?

Ощутила себя этой дворнягой.

Мир никогда не будет прежним. Будь проклят диктатор. Гребаное х…йло.

Источник